Агния Бенедиктовна толковала про себя сама. Ее представление было тихим, невзрачным и быстрым. Девушка, как оказалось, в совершенстве владеет двумя языками, хорошо знает физику, любит шить одежду и готовить. Последнее умение Агнии Бенедиктовны было поднято на смех всеми Хмельницкими.

После кушаний мы отправились в музыкальный зал, обтянутый тканью соломенного цвета и украшенный ширмами с плющом. Там Агния Бенедиктовна ушла за рояль аккомпанировать вопящей Люсиль. Кошка так распелась, что несколько раз даже давилась слюной и пыталась отделаться от комка шерсти, застрявшего поперек горла. Из раза в раз повторялась одна и та же картина: подавившись шерстью, отчихавшись и отхрюкавшись, Люсиль продолжала упоительно орать. Стоит сказать, сначала я ужасно гневался на вопли кошки, но затем, завидя, как изводится Эдмонд де Вьен, развеселился и не мог сдержать смеха. Когда Агния наконец перестала вдохновлять своею музыкой хрюкающий ком шерсти, я не утерпел и подошел к девушке:

– Отдохните, Агния Бенедиктовна, – просил я, на лице моем еще держались остатки смеха; но она меня не послушала и, подняв руки над клавишами, вновь приготовилась играть. – Агния Бенедиктовна! – остановил я, схватив девушку за запястье. – Теперь буду говорить с вами серьезно. Сегодня заметил, что вы терпите в этом адском доме унижения, насмешки и, вероятно, побои. Скажите мне слово… одно лишь слово, подайте знак рукой или взглядом, я спасу вас, увезу, только подайте знак!

– Не меня надо спасать, – прошептала Агния, искоса поглядывая на своих двоюродных сестер. – Спасите сначала себя! Эти дамочки еще месяц назад запланировали с г-жой Хмельницкой этот визит. Их цель – женить вас на ком-нибудь из дочерей, а уж ежели это произойдет…

– Агния, почему ты прекратила играть?! Требую музыки! Неужели ты так быстро устала? Тре-бу-ю!.. – вдруг взвизгнула Элена Германовна.

– Мне кажется, вы забылись, г-н де Вьен, – тихо произнесла Агния. – Отпустите мою руку, пожалуйста. Должна играть.

Ослабив хватку, я удалился от Агнии к отцу и Хмельницким. По мере приближения к компании, все более запутывался в своих соображениях и догадках о том, как бы мог повлиять на ситуацию и спасти бедняжку из этого дома, в котором ей точно никогда не будет покоя. Я шерстил списками имен в своей голове, силился вспомнить доброго человека или какую-нибудь правильную светскую даму, которая бы согласилась принять Агнию к себе хотя бы в няньки для детей, но от волнения в голову не лез ни один подходящий образ. Когда я уже оказался в кресле рядом со столом, то совсем кстати услышал нелепые обсуждения княжон. Элена и Юлианна критиковали цвет и детали военной формы. Этот разговор, в свою очередь, позволил вспомнить добрейшего генерала Матвея Аркадьевича Абердина.

– Вы так задумчивы, Адольф, – обратилась Варвара Михайловна, прерывая ход моих мыслей. – Или, быть может, мы вас утомили своим обществом?

– Нет-нет, что вы, ни в коем случае. Лишь задумался на секунду. Ваши дочери только что обсуждали военную форму, мне вдруг вспомнился один замечательный, добрейшей души генерал, зовут его Матвей Аркадьевич Абердин. Очень вам его рекомендую к знакомству. Матвей Аркадьевич – известный благотворитель в Петербурге, все заработанные деньги отдает в сиротские дома. Также г-н Абердин, папа не даст приукрасить, героически прошел отечественную войну, правда, не в качестве генерала. Титул Матвей Аркадьевич получил уже после войны, за храбрость и тяжелое ранение. Единственное, после сражения у него появилась нервная хромота; она непостоянна, но дает иногда о себе знать, – рассказал я.