– Прошу вас простить меня за, возможно, неэтичный вопрос, Варвара Михайловна, но я, признаться, не слышал о вашей родственнице, об Агнии, – обратился отец.

– Гы-гы-гы! – нелепо рассмеялась княгиня, но тут же оборвалась кашлем. – Мой дражайший князь, Агния мне племянница, и немудрено, что вы не знаете о ней. Мать еешная, сестра моя, да отец еешный померли, оставив после себя только жалкую квартирку в Петербурге и шесть дочерей! Я, разумеется, дама благотворительная, забрала на свою шею, так как из всех Агния была наименьшей дурнушкой. Князь, а вы представляете, как Агния меня тогда впечатлила? Пока еешные сестры ничем не смогли меня удивить, стояли в ряд как одна, Агния пересказала очень умное стихотворение! Не помню уже, правда, какое то было стихотворение, но оно меня так тронуло, что я решила взять Агнию себе. Подумала, хоть дочерям моим веселее будет с новой подружкой.

– Вы сказали, сестры стояли в ряд? – неприятно поразился я.

– Приказала лакею поставить мне их по росту и выдать всем бумажки с именем и возрастом, – удивилась на мое изумление Варвара Михайловна, ставя вопящей кошке блюдечко с недоеденным муссом. – Должна же я была знать, кого и как зовут.

«Вот это да», – думал я, – «какое невероятное унижение испытали в тот злосчастный день все шесть девочек! Надо же было додуматься до того, чтобы, как щенят или котят, отбирать осиротевших детей! Это ведь уму непостижимо!». Не в удовольствие был для Агнии начавшийся разговор. Воспоминания, связанные с прошлым, видно, до сих пор оскорбляли ее. «Произошла я из честной, благородной семьи, а со мной как с беспородной!» – говорило ее обиженное, худое лицо.

– Ты, Агния, сходи на кухню, узнай о пироге с яблоками! – пренебрежительно скомандовала Нина Германовна. – И скорее! Прикажи, чтобы выносили!

– Нет-нет, почему Агния? Пусть она останется, – заступился я, в то время как девушка уже готовилась идти. – Ежели вы хотели таким образом выразить большую признательность нашему приезду, то прошу вас, не стоит. Агния, присаживайтесь, пожалуйста.

Боязливо оглядываясь на родственницу, девушка вернулась на стул и вновь сковалась. Тогда-то я все для себя понял и ясно представил, как Хмельницкие обращаются с Агнией в обычное время. К тому же я заметил на лице Агнии синяки, которые она постаралась к нашему приезду скрыть косметическими средствами. Чтоб я долго не интересовался Агнией, г-жа Хмельницкая принялась обсуждать занятия своих дочерей. Нина Германовна, по словам княгини, выходила мастерицею на все дела. Что бы ни сказала Варвара Михайловна, на все княжна выделанно смущалась и часто, как бы удивленно, моргала.

Пока наблюдал за старшей княжной, в голове сложилось уморительное сравнение. По всем признакам Нина Германовна выходила у меня бобром. Как бы я ни старался, отмахнуться от сходства Нины с грызуном никак не мог. Старшая княжна Хмельницкая так же щурит свои маленькие черные глазенки, как и бобер, такой же у нее большой квадратный нос, тонкие синеватые губки и вытянутая морда, сливающаяся с толстой шеей, которая, в свою очередь, перетекает уже в тело. Фантазии мои так впились в разум, что разыграли в сознании драку Нины-бобра с Люсиль за шоколадный мусс. Эдмонда де Вьена раздражала моя веселость, я то и дело получал нравоучительные пинки в ногу. Один раз старый князь случайно промахнулся и угодил в Розалию, но та ничего не сказала, лишь напряженно вытянулась и завертелась по сторонам: «это же беспредел, что такое! Беспредел! Приехали и пинаются!» – возмущались ее глаза и вертлявая фигурка.

Скоро заговорили о Григории Германовиче. Сына своего мать описывала преувеличенно, вырисовывая каждое незначительное умение его как награду свыше, как гений. Герман Германович был разговорами не озабочен, сыном не интересовался. Казалось, что все произнесенное за столом он слышал впервые, с лица его буквально не сходило удивление. Иногда и отец семейства подкармливал Люсиль безе. Кошка с таким ожесточением накидывалась на сладости, что хруст безе был слышен на весь дом.