19 Février 1824

Говорил ли я тебе, дневник, что позавчера отец с барской руки подарил мне десять своих слуг, в том числе дворецкого Ивана, старожила при нашей семье? Папашин любимый слуга оказался действительно хорош, правда, на редкость болтлив: пока я трапезничал, он рассказывал о том, как нянчил меня и катал на спине. Мне это зачем, спрашивается? В итоге Иван мне так осточертел, что я выгнал его за двери. Был бы я, конечно, и рад его послушать, но не за завтраком. Ненавижу, когда по утрам меня трогают, что-то требуют и домогаются болтовней. К тому же спал я неважно, от силы два или три часа.

Вчера днем работал с хозяйственными бумагами, что оставил мистер Эйлсбери, вел расчеты и корпел над обучающими книжками, благодаря которым, наконец, разобрался в государевых предложениях, что выходили для меня подозрительно выгодными. Обратившись к Керр, я нанял у него поверенных и вечером по высочайшему приглашению отправился на прием. Изначально хотел идти с Альбертом, но он всячески упирался, аргументируя все тем, что друзья и дела – обстоятельства несовместимые. Впрочем, и без него все обошлось славно. Вернулся от августейшего поздно, но отправил к Татьяне картину, обернутую в ткань.

Сегодня ночью вновь плохо спал, мне постоянно снились кошмары. То меня бросало в жар, то в холод, иногда я переставал чувствовать конечности, то я дрожал от страха, то замирал, прислушиваясь к звукам ночи. Иногда казалось, что кто-то крадется к моей кровати по скрипучему паркету… Во снах меня то топили, то я шел по какой-то грязной лестнице, уляпанной кровью, то мне ни с того ни с сего приснился человек, которого видал тем туманным утром, когда ехал к Тане. В итоге я поднялся в шесть утра. Не найдя тапок, задыхаясь от мнимой нехватки воздуха, изнемогая от давления в голове и шума, я зашлепал холодными ногами искать Ивана, чтобы тот заварил мне кофей.

– Иван! – кликнул я вниз по лестнице, всматриваясь в темноту нижнего этажа. – Иван Ефстафьевич, ты где?! Иван, скорее!

– Иду, князюшка! – выскочил удивленный лакей, поднимаясь ко мне по лестнице. – Что заставило вас столь рано пробудиться? Вы совсем бледны, ваше сиятельство… неужто заболели?

– Грудь мне распекает, ноги ледяные… к слову, почему так холодно? Ты проследил, чтобы печи лучше топили?

– За окном совершенно ненатуральный мороз, г-н де Вьен. И да, разумеется, я проследил, чтобы печи топили, – рассказал лакей. – Вам бы меду на редьке две ложки.

– Не надо мне никакого меда на редьке. Неси графин коньяка. Ежели шоколад Керр у нас остался, то его тоже нести, – приказывал я.

– Коробочный шоколад остался для какаво! Быть может, меду на редьке тоже принести? Захотите – откушаете, не захотите – не трогайте.

– Неси мне в кабинет то, что велено. Редькой своей де Вьена старшего трави, меня не надо! – махнув рукой, бросил я и удалился в кабинет.

Пару раз чуть было не уснул за столом, но стоило закрыть глаза, как кошмары продолжались. Так и просидел у себя, мучаясь в полудреме, до тех пор, пока не приехал отец и не забрал меня к Хмельницким.

Хмеловка – поместье, куда мы направились, находится, наверно, в тридесятом государстве. Ведь это же надо было додуматься до того, чтобы отшельниками уехать в безрадостную глушь, утащив за собою сына, четырех дочерей, мужа и жирную персидскую кошку, которая постоянно перебивала все разговоры своими трескучими, недовольными воплями? Кстати, под конец вечера это животное, называемое Люсиль, мне до безумия надоело! Я уж был готов выбросить кошку в окошко! Буквально все мои слова и шевеления Хмельницких сопровождались комментариями Люсиль. Складывалось впечатление, что мы со старым князем приехали лишь для того, чтобы выслушать насущные проблемы кошки, жалобы ее на скучное коттеджное бытие. Более того, в этот визит сделал для себя потрясающее открытие! Впервые за всю жизнь увидел, как кошка уплетает безе и шоколадный мусс! Впрочем, я бы не удивился, ежели бы безе и мусс были бы действительным подкормом этого животного. Люсиль была жирной настолько, что более походила на длинношерстную свинью-карлика, а не на кошку.