– Лунин вам приветы шлет, Альберт Анатольевич, – вернулся Розенбах, всем видом показывая, что я меж ними лишний. – Жалуется, мол, не заходите вы к нему; полагает, зазнались. Сделайте визит. Он что-то затеял, вас зовет.

– Осведомлен. До меня не касаются те затеи. Я дал присягу и верен ей до смерти, – между делом отрезал Альберт, вновь отвлекаясь на подошедшее к нему лицо.

«А пошел-ка я к чертям собачьим», – насупился я и покинул компанию, удалившись в закулисье театра, где судорожно готовилась сцена по Шекспиру «Ромео и Джульетта». Сначала бездельно шатался по гримеркам, потом распоряжения отдавал, ставя тем самым труппу в замешательство, а затем до того вдохновился, что составил в голове космическую идею и поспешил привести ее в исполнение. Заманив в одну из дальних комнат актрису, должную исполнять роль Джульетты, я приказал ей молчать и не высовываться. Как только запер девчонку, тут же ушел переодеваться в женское платье. Бесспорно, далеко не всем театральщикам понравилось мое присутствие и идея, но спорить со мною никто не стал. Труппа почему-то страшилась меня, я это чувствовал и безнаказанностью наслаждался.

Мое появление на сцене в женском платье поразило публику, кто-то из дам даже вскрикнул. «Вот, чего они ждут, моего падения, оступки! Сын действительного тайного советника первого класса явился в женском платье, напомаженный, накрашенный, как гороховый шут! Вот что! Все они знают меня, все ненавидят, намеренно избегают общения, намеренно уязвляют холодным, жестоким равнодушием! О, зато сколько удовольствия доставил им теперь, унизив себя! – слезящимися глазами наблюдал я, исполняя роль Джульетты». К концу классического спектакля началась и моя идея: отравленная ядом Джульетта, то есть я, так и продолжила лежать на сцене, в то время как остальные действующие лица расходились за кулисы, затушивая после себя свечи канделябров. Мое бездвижное нахождение на полу вызывало у всех натуральное беспокойство, некоторые из гостей даже поднялись с мест и вылупились в лорнеты, стараясь разглядеть, жив я или нет. Когда тихо зазвучал рояль, проявляясь медленным и давящим клавишным наступлением, я принялся подниматься ломаными движениями марионетки. Чем отчетливее и быстрее звучала музыка, развиваясь надрывной, тревожной скрипкой и грубой виолончелью, тем сильнее и страстнее я скакал из стороны в сторону. Для меня тогда не существовало ничего, кроме пустоты и тишины, в которой я носился под воображаемым лучом света, снизошедшим из пустоты и мрака. То я скрывался в тени, то появлялся в свету, кружась на одной ноге. В те моменты, когда я был не слишком экспрессивен, подготовленные актеры накидывали мне на руки длинные веревки и по заранее оговоренному сценарию одергивали меня. Выступление завершалось началом: тяжело отстукивающими такт минорными аккордами рояля и постепенным затуханием оставшихся свечей. Когда я, наконец, оказался на середине сцены вместе с последним канделябром в руках, в зале не было почти ни одного источника света. Актеры подбирались ко мне и, управляя веревкой, наводили руку на огоньки, которые я, как марионетка, тушил, пока не осталась лишь одна свеча. Сорвав с себя парик Джульетты, я нарочно задрожал, принялся опасливо оглядываться по сторонам и тихо зарыдал, утирая слезы, как ребенок. Вместе с тем по сценарию моему театральщики принялись громко смеяться и тянуть веревки из стороны в сторону, как бы стараясь лишить свечи и выбить из равновесия. Скоро за спиною раздался выстрел. Пародируя раненого, я прижал ладонь к сердцу и пал. В заключение актер, облаченный в черное, подобрался ко мне и, громко усмехнувшись, затушил свечу ногою.