С концом выступления внесли огня в зал и на сцену. Актеры и я вытянулись шеренгой, ожидая аплодисментов. Какое-то время зрители выдерживали всю ту же тишину, но внезапно и почти разом прорвались, живо вскакивая с мест. Все двести человек безумно ликовали. А директору настолько понравилась идея, что он пригласил меня в свой театр корректировать постановки.

Пока приводил себя в порядок, смывал грим и переодевался, прошел час. Бывало, меня тревожили лакеи, передавая записки от отца, его приказания немедленно явиться. То, что я приготовлялся в гардеробной, для него не имело никакого значения и служило, по всей видимости, лишь отговоркой. Справедливости ради скажу, что я действительно мешкал, оттягивая время. После спектакля на меня накатила настолько сильная усталость, настолько сковывающий страх быть пристыженным и осмеянным, что я не хотел выходить в свет и буквально замирал на месте, тело сковывало. Впрочем, положение было безвыходным, пришлось выйти. В парадных залах уже вовсю двигались танцы. Толпу, которая глядела на меня жадно и пытливо, я разрезал с холодной точностью, тягучими шагами продвигаясь к отцу.

– Мне сказали, вы меня искали, – окинув Эдмонда де Вьена его же презрительным взглядом, сухо произнес я. – Извините за задержку, папа. Переодевался.

– Да, искал… – отчего-то как бы удивился старый князь и ненадолго замолк, выжидая окончание танцев; прозвенев колокольчиком для привлечения всеобщего внимания, отец завел речь, выйдя прямо в центр зала: – Дорогие гости, самые родные и близкие, к чему же я вас собрал? Полагаю, пора развеять интригу. Адольф вступил в полноправное и всеобъемлющее наследство Акулины Петровны Шувиловой. В честь столь знаменательного события вечером вас ждет фейерверк.

Когда музыка разразилась прежним грохотом, ошпаренная новостью публика еще продолжала недвижимо находиться на своих местах. Все беспокойно переглядывались. Казалось, каждое лицо твердило: «этого-то князя надо было лобзать сверху донизу, а мы его за лакея почитали! Кто ж знал, что золотая бабка и вправду отпишет безумному состояние». В обществе случилось движение. С г-жой Растопшиной, как мною и предполагалось, стался приступ. Она смертельно побледнела и всем видом грозилась упасть замертво. Евгению Виссарионовну тотчас окружили и под руки увели из зала. Г-н Аранчевский пожелтел и принялся утирать вспотевший лоб, а Александра Виссарионовна, безумно чему-то радуясь, глядела широко раскрытыми глазами по сторонам. Мария же, не умея скрепиться, расплакалась и вылетела вслед за тетушкой. Подруги Аранчевской переполошились; сначала они не понимали, что же предпринять, но скоро, скооперировавшись, кинулись за нею. Г-жа Уткина просияла хитрой улыбкой и, именно тогда решив не бросать прежних замыслов, начала подталкивать Таню в мою сторону. Немного погодя юные барышни и их мамаши хлынули гурьбою и принялись, перекрикивая друг друга, поздравлять меня. В зале поднялся шум, голоса вливались в музыку, создавали нестерпимую какофонию. Больше всех в образовавшемся кругу выдвигались княжны Хмельницкие, стараясь до блеску вылизать мое самолюбие лживыми комплиментами.

Вскоре на вторник отца пожаловали и монаршие особы. Те лично поздравили меня с наследством, предлагали некоторые сделки. Отец всеми силами старался влезть в наш с императором диалог, но я не позволил ему и удалился с государем в кабинет. Наедине император выдвинул ряд условий и предложений, что я обязывался обдумать в срочном порядке. Невзирая на то, что голова моя нестерпимо гудела и неважно соображала, в ней по-прежнему не было и толики понимания дела, озадаченного виду я не подал, но утвердился в решении просидеть несколько дней над обучающими книгами. Обсудив со мною желаемое, государь удалился в зал, а я проследовал в тишину и одиночество пустых анфилад, где, к своему сожалению, повстречал Таню. С одной стороны, я был обречен, понимал, что не могу теперь отказаться от женитьбы, иначе прослыву Иудой. С другой – один только вид девочки меня коробил, было неприятно на нее глядеть, тем более представлять, что когда-нибудь она станет моею женой. Дело было не столько во внешности уточки, сколько в неких незримых качествах. Она не подходила мне совсем ни по умственному развитию, ни по душе. Когда увидал Татьяну, то даже хотел было сбежать, скрыться, испариться или провалиться на месте, но стоило мне заметить, что она плачет, душа моя задрожала.