Так как немцы и мистер Эйлсбери ночевали у меня, утро началось не с завтрака, а с обсуждения деловых вопросов и более детального изучения документов. Мною было решено продать порт и земельный участок с домом в Ницце – это я поручил мистеру Эйлсбери. С другими владениями не было никаких проблем, но была проблема со мной, мне недоставало элементарных знаний в делах ведения хозяйства. Хоть я и выделывал из своей физиономии понятливый вид, но не понимал решительно ничего из объяснений моих друзей и мистера Эйлсбери.

Завтрак, поданный в первом часу, был даже праздничным – мы пили шампанское и ели ананасы. Когда Альберт и Феликс ушли, я принялся разбираться с накопившимися письмами. Первым делом глаза мои зацепились за листок с розовой печатью, подписанный рукою Елизаветы Павловны. Записка от княгини была лаконична, без лишних слов; она приглашала меня в гости. Неожиданная благосклонность г-жи Елизаровой меня удивила, польстила самолюбию, но визит я отложил на вечер, мне предстояло разобраться в делах.

Порисовав два часа с лишком, я уселся в библиотеке и принялся за хозяйственные и правовые книги. От одной мысли, что мне предстоит связать с этим ералашем всю оставшуюся жизнь, уже болела голова. Так что, когда подступил час отправляться в гости, я с радостью вылетел вон.

Но произошел совсем не тот прием, на который я рассчитывал. Мне думалось, что мы с Елизаровыми подружимся, оказалось с точностью наоборот. Стоит отметить, что сперва я, княгиня и ее супруг даже слишком мило беседовали, разговоры шли о моих картинах, я был озадачен приятными расспросами и с живостью отвечал. Сергей Михайлович был любезен, добр и между делом подарил мне прозвище, назвал «голубчиком». В рабочем кабинете князь рассказал, что на досуге балуется расписыванием фарфоровых тарелочек и ваз, показал некоторые свои работы и просил у меня совета по краскам. В целом обстановка была даже подозрительно приятной и располагающей к дружескому общению. Это меня напрягало, впрочем, не зря. Когда мы с Елизаветой Павловной остались наедине, между нами вдруг возникла та тишина, что обычно предполагает следом серьезный диалог. Ни в какие разборки я вступать не желал, посему отвлекся на интерьеры гостиной, которые, к слову, полюбились моему глазу. Отметил бы не столько само убранство, сколько оттеночные решения. Оливковое золото в деталях замещалось плюсовыми шторами и креслами, перемежаясь со светлым паркетом, консолями, жардиньерками и розовыми обоями. Все создавало собою законченную картину, услаждало взор.

– Вижу, вы впечатлены интерьерами, милый князь, – подметила княгиня. – С вашей стороны, то есть со стороны художника, заинтересованный взгляд – слишком лестный комплимент. Вот только не понимаю: Татьяна, по сравнению с mademoiselle Аранчевской, совсем некрасива и даже нелепа. Почему же вы и вдруг обратили на мою племянницу внимание?

– Влюбился, – солгал я.

– Впечатляет, – саркастически заметила Елизавета Павловна. – Что же вы тогда устроили в театре? По-моему, в той драме не было ни намека на влюбленность к Татьяне.

– Кажется, я издавна слыву скандалистом. Решил не быть, так сказать, голословным. Постойте-постойте… драма действительно была? Не поверите, думал, что мне приснилось.

– Вы актерничаете. Но что ж, не принуждать же вас к ответу. Хорошо, мне все понятно.

– Ежели вы позвали меня только за тем, чтоб уличить во лжи, отчитать за неподобающее поведение в театре, вы могли прямо с этого и начать, а не пытаться войти в мое доверие в течение двух с половиной часов, – высказал я, поджав губы. – Вы знаете, все пытался понять, почему вы притворяетесь доброжелательной, но теперь мне все ясно. Юлили тут, понимаешь, без конца чаем поили, улыбались, могли ведь напрямую спросить все то, что вас интересовало. Так что, Елизавета Павловна, актерничаю не я. Моя сторона была предельно честна с вами, но вы…