Удивительно, но только сейчас я в полной мере ощутила, как всё это время реагировало моё собственное тело на близость этой, по сути, чужой женщины. Внутри меня что-то медленно, но верно затягивалось и жутко ныло, всё сильнее и сильнее отдаваясь ломотой. Руки сами собой сжались в кулаки, отчего пальцы стремительно бледнели от напряжения. А лицо больше напоминало маску, подконтрольную телу, которое желало скрыть как можно больше эмоций за безразличием. Его я в полной мере оценила, когда заметила собственное отражение в одном из зеркал.

Ольгерту – или его телу, остатку души, чем бы это ни являлось – было больно. Даже не так, слова с самого начала выводили его из себя, всё сильнее раня и возбуждая какое-то жуткое новое чувство, резко контрастирующее с уже знакомыми, не менее острыми ощущениями. Обида. Не за слова матери, а за то, что не успел её прикончить. И в этом коктейле из непринятия, односторонней любви, похожей на одержимость, и жажды крови я и застыла. Застыла, не зная, как это вообще переварить. Я рвалась одновременно к ногам женщины, чтобы попросить прощения, и к её горлу, желая задушить. А ещё хотела убежать, закрыться, рассмеяться и заплакать. Но вместо этого стояла, гипнотизируя пустым взглядом медленно закипающую женщину, готовую в любой момент вновь сорваться на крики и оскорбления.

– …Ольгерт! – видимо, позвав меня уже не в первый раз, крикнул Михаэль.

Отмерев, я посмотрела в его обеспокоенные глаза. Признавать, что не слышала Михаэля из-за переизбытка чувств, не хотелось. Но он не стал расспрашивать меня.

– Выйди и отобедай с другими слугами. А после приходи ко мне в кабинет. Понял?

– …Да, слушаюсь.

Я рвано кивнула на прощание, а затем на негнущихся ногах вышла из зала, едва сдерживая облегчение. Закрыв за собой дверь, подошла к ближайшей стене и, опершись о неё спиной, медленно опустилась на пол. Прижав к груди колени, положила на них холодные руки. Их пробирала дрожь.

– Сумасшествие, – тихий вздох сорвался сам собой.

За стеной раздался крик матери – каждая моя мышца мгновенно напряглась. Я замерла на вдохе и рефлекторно задержала дыхание. Мимо тенью проскользнул дворецкий, бросая в мою сторону лишь косой взгляд, полный недовольства, и скрылся в зале. Запоздало отметила в его руках поднос с письмом. Не в силах подняться на ноги, я откинула голову к стене и прислушалась к разговору, который развернулся в обеденном зале. Оказалось, дворецкий пришёл передать письмо с любопытным содержанием: монстры прорвали стену на границе империи и начали терроризировать окрестности. Император приказал прислать на помощь в этом трудном деле или своих людей, или члена семьи Мир. Кажется, совсем не важно кого: люди были нужны срочно, и их умения играли не первую роль. В конце письма был намёк на возможность начала военных действий с главными врагами империи, что ещё сильнее нагоняло трагичности на и без того безрадостные строки.

Похмыкав, я удостоверилась, что тело наконец-то снова целиком и полностью мне подвластно. Этому способствовало то, что я практически не слышала отравляющий тело голос матери, а братья спокойно обсуждали письмо, иногда умудряясь даже шутить. Хотя, казалось бы, тема более чем серьёзная.

Устало поднявшись, отряхнула несуществующую пыль. Желудок жалобно заурчал, напоминая о застрявшем где-то на заднем плане голоде, так что я бодро пошла обедать в столовую для слуг, не желая ни секунды больше слушать эти булькающие звуки.

Я спокойно поела недурную похлёбку. Что удивительно, никаких угроз или попыток навредить мне не было, слуги одарили меня лишь внимательными взглядами. После обеда удалилась в кабинет Михаэля помогать тому с бумажными делами. Всё это продлилось до вечера, а тему матери мы не поднимали: этого не хотела ни я, ни он. Габриэль же следующие пару дней оказался заперт наедине с истеричной женщиной и совсем не показывал носа, лишь пару раз передал главе записки с просьбами убить его.