Старик ничего не сказал. Он лишь злобно посмотрел на меня, подходя ближе, а после со всей силы влепил пощёчину.

Громкий шлепок и дикая боль, расползающаяся по и без того раненому лицу, обезоружили. Я сидела, хватая ртом воздух, и во все глаза смотрела на скорчившегося от отвращения деда.

– Не смей заходить в мой кабинет без разрешения. Не смей трогать своими грязными руками мои вещи и не смей тратить дорогие лекарства без моего ведома, щенок! – говоря это, лекарь вытянул указательный палец, тыкая им в меня и скалясь.

Я отметила у него отсутствие нескольких дальних зубов, а под глазами – тёмные круги, хотя вчера вечером их не было.

– Я… Да, простите меня, пожалуйста…

– Выметайся. Сам лечись. Даже если помирать будешь, я и не подумаю диагноз поставить, – выплюнул дед и вытолкнул меня из кабинета.

Шокированная я ещё несколько секунд стояла, смотря на закрытую дверь. Сжав губы, побрела в столовую, аккуратно ощупывая то и дело горящую щёку и не понимая, чем заслужила такое отношение.

В столовой для слуг мне не были рады. Сначала народ замолк; множество глаз впились в меня, и без того совсем не уверенную в любом своём шаге. А после послышались оскорбления, но они не задевали меня, ведь я не была ни грязным убийцей детей, ни выродком, ни даже сумасшедшим ублюдком.

«Да, я убила человека. Не специально, но это всё равно убийство. Только вот и в прошлой жизни меня обливали оскорблениями. Так сколько же нужно терпения и сил, чтобы слушать их и принимать на свой счёт?»

Взяв поднос, я подошла к повару, чтобы он наложил мне в тарелку своей стряпни. Тот проворчал что-то мерзкое, вываливая совсем немного каши со дна общего чана. Ему пришлось немного поскрести, чтобы пригоревшие комочки оказались в моей тарелке. Не остановившись на этом, он под смех работников смачно плюнул в мою тарелку. Отстранённо я замечала это, всё сильнее и сильнее каменея.

«Это и есть та жизнь, которую мне удалось себе выбить? Это действительно она?!»

Схватив шмат хлеба, я, не замечая протеста повара, пошла к столу.

– Ты что, не слышал, что тебе запретили брать хлеб, облезлый?! – вырвалось у кого-то из толпы. Я слегка повернула голову, чтобы посмотреть на того, кто, вероятно, принесёт мне уйму бед в будущем. В этот момент земля ушла из-под ног.

«М-м, подножка. Классика…» – уже падая в разбившуюся тарелку с кашей, отметила я.

Удар о пол был болезненным, но мне чудом удалось не измазаться в пригоревшей каше. Поднявшись под хохот слуг, я резко убрала в карман хлеб и быстрым шагом покинула кухню, не желая оттирать пищу от пола.

«Они ведь могут заставить делать это руками…»

К горлу подступила тошнота.

«Я так надеялась, что слуги будут больше похожи на понимающих братьев…»

Но они не были похожи, и я не могла их за это винить. Возможно, у меня получится оттолкнуться от этого дна и отбелить свою репутацию. По крайней мере, я очень хочу, чтобы у меня это вышло.

«Ведь я не плохая, я действительно не тот монстр, за которого меня принимают… Чёрт возьми, почему так тяжело?»

Я осознала, что рыдаю, только когда отодвигала со входа зеркало, чтобы войти в свою комнату. Слёзы совсем не шли Ольгерту. Алые глаза неестественно сияли. Выражение вселенской муки вызывало лишь мерзкую жалость. Но ничего с этим сделать я не могла. Когда нужно не плакать, быть сильной, холодной… Когда нужно выжить, и мускул на моём лице не дрогнет. Но я не кремень. Равно как и Михаэль, которого вчера приструнил младший брат.

Всхлип вырвался сам собой. Из горла послышался сдавленный вой, но очень скоро он стих. Упав на кровать, я сжалась в клубок и медленно жевала всё ещё слегка тёплый хлеб.