***

Да, мы с тобой единоверцы…

Но есть различие одно:

Ты пишешь: «грусть терзает сердце»,

А мне не грустно, а смешно.

Твои метафоры искусны,

Размеры, рифмы – им под стать.

Но ты назвать стремишься чувство,

Назвать! А надобно – рождать…

Главную ошибку многих своих сотоварищей по поэтическому цеху я понял довольно рано. И свое понимание отразил в этом маленьком экспромте середины 80-х годов.

С тех пор я только укрепился в этой мысли. И даже стал сомневаться, может ли настоящий поэт назвать «единоверцем» того человека, который не знает – или не хочет знать – основ поэтического творчества. Ведь эти основы состоят совсем не в умении строить метафоры, выдерживать рифму, соблюдать размер…

Какой же он для меня единоверец – этот странный человек, употребляющий для передачи своей грусти словосочетание «грусть терзает сердце»? Да это антагонист мой, супротивник, враг!

НЕ ВАШ

Когда беру бумажный лист

И заостренный карандаш,

Мразь по прозванью «журналист»

Мне говорит: «Ты тоже наш!»

Я говорю, что я поэт,

Что мало общего у нас…

А мразь в ответ хохочет: «Нет,

Ведь ты нам сердце не потряс!..»

Молчу… и думаю в ответ

Под шелест купленных страниц:

А может, просто сердца нет?

Одна гордыня без границ,

Да взгляд, с каким последний тать

Поостерегся бы пройти,

Да зуд чесоточный – писать

Про всё, что встретишь на пути,

Да жизнь, что намертво срослась

С летящим по ветру враньем…

А впрочем, что мне эта мразь?

Мне нужно думать о своем.

Мне нужно жить своей судьбой

И знать, что я душою чист,

Когда кладу перед собой

Бумажный лист.

Разница между поэтом, берущим в руку стило для того, чтобы открыть людям свое сердце, и бумагомаракой, зарабатывающим этим же стилом себе на хлеб с маслом, очень велика – и я однажды счел необходимым жестко подчеркнуть это отличие. Так родилось стихотворение «Не ваш».

Правда, мне и самому некоторое время пришлось зарабатывать на жизнь газетной поденщиной. Но, к счастью, я довольно рано ушел из репортеров в редакторы, а потом освоил еще и издательское дело – и в итоге сам уже практически не писал «статей к сроку». Провинциальные щелкоперы еще долго продолжали числить меня «своим», но на самом-то деле я уже был для них чужаком…

ЗАЙЧИК

Вянет лист, шуршит журнальчик,

Дело к холодам.

Бодро скачет мальчик-зайчик

По чужим следам.

Делит всех на худших-лучших

В свежих новостях…

Что ты знаешь, попрыгунчик,

О людских страстях?

Эти страсти есть ли, нет ли, –

С писком не спеши.

Ты сперва распутай петли

Собственной души.

Побелей до мыслей лютых

О своем житье,

А потом суди о людях

И другом зверье.

Раскрой газету, включи телевизор, войди в свой аккаунт в социальных сетях – и тут же перед тобой нарисуется бодрая заячья мордочка. То это обозреватель, то критик, то режиссер… но всегда и везде он делает одно и то же – учит тебя уму-разуму. На современном российском городском арго – «лечит».

Сыплет фамилиями своих дружбанов, рассказывает о том, как славно он оттягивался намедни в главном заячьем городе Париже. Возводит глазки горе, упоминая о кумире всех косых – Бродском. А потом начинает направо и налево раздавать оценки: у этого – медвежьи ухватки, та слишком рыжа и хитра, тот сер и свиреп…

Напрасно ты ждешь от него хоть какой-то правды о полевых и лесных делах. Не для этого он перед тобой нарисовался. Ему и его сородичам нужно совсем другое: чтобы у тебя не сформировалось свое собственное мнение о том, что происходит вокруг. Чтобы ты, не дай Бог, не начал принимать в расчет обычное человеческое разумение.

А если у тебя уже есть свое мнение, есть круг людей, оценкам которых ты доверяешь, – тогда ты для него сразу становишься больным на всю голову. Тебя уже не вылечить. И ты в его заячьем умишке и на его заячьем языке переходишь в разряд «ватников».