в 70—х годах прошедшего столетия, когда такого широкого доступа

к книгам не было, и томик Цветаевой однажды попал к нам в дом

из библиотеки ДК ГАЗ под строжайшим секретом и строго

на неделю. Но папе добраться до стихов Марины Цветаевой, всеблагой, можно было только через мое понимание, что читать

книги для взрослых детям нельзя, а этого понимания-то как раз

и не было. Так наперегонки с папой в 11 – 12 лет я прочла, выписывая в отдельную тайную тетрадь особенно понравившиеся

мне стихи Марины Цветаевой, которую боготворила, как мифы

Древней Греции, которые тогда в школьном обучении еще

не присутствовали, и роман «Голова профессора Доуэля», письма

Владимира Леви, романы Стефана Цвейга.

Позднее, когда мои воспоминания детства улеглись и начали

вытесняться новыми ощущениями жизни, я придумала себе

лирическую героиню, девочку-школьницу, ее жизнь, полную тайн, жизнь ее родителей, в некоторых моментах, схожую с жизнью моих

родителей, особенно во фрагментах военного детства. Я написала

однажды на новом листе открытой своей творческой тетради, думая, что все эти писания останутся никем не замеченными и умрут вместе

с пухлыми стопками обычных школьных тетрадей и старых

дневников:

Жизнь моего отца – это растянувшееся харакири.

Дальше нужна была интрига, и она возникла неожиданно.

Родной брат моего отца и его жена были студентами-медиками, и я

подслушивала, когда они готовились к лекциям. Тут-то и возникла

интрига.

Папа отдал себя резать врачам, а мать «отрубила» ему голову

транквилизаторами, чтоб не мешал ей делать свои дела. Именно так

японские самураи совершают харакири: сначала вспарывают себе

живот, потом помощник, специально ожидающий по традициям

обряда, отрубает самураю голову. И всё из-за недостатка денег…

Папа после операции, – у него был перетонит, – нуждался

в хорошем питании, а мама настолько устала от всей беготни

по больницам, что ничего, кроме привычных щей и макарон, предложить не могла, тогда врачи посоветовали ей усилить дозы

транквилизаторов для уменьшения интереса к питанию, —

оказалось, что к жизни вообще. На самом деле не в питании было

дело, а в недостатке денег на него. Родственники мамы ездили

заграницу за духами и всяким дефицитом, а у мамы никогда не было

денег на их дорогие безделушки, и мама чувствовала себя неловко

перед богатеями и их упреками, что они везли через закрытую

в СССР границу разные прибамбасы, а она ничего не может купить

даже дешевле, чем это стоит, даже без стоимости дороги «туда».

Им же мало было скандала от папы с объяснениями о том, что он

свою семью строит на серьезной основе и стремлении вырастить

из дочери человека, а не куклу для игральщиков, делающих

из семьи посмешище с гуляньями «в антрактах любви».

Растянувшееся харакири – страшная метафора жизни, убитой

попытками выжить среди растущих перебиваний интересов

и возможностей. Денег не хватало всегда: и когда

послеоперационный отец нуждался в клюквенном морсе и курином

бульоне, а после в курице, провернутой через мясорубку, и когда

надо было платить за музыкальную школу, но даже духом своим

становиться перед деньгами на колени невозможно, но это может

только мать, когда ее ребенок умирает от голода. Баба Лиза

переживала, но варить куриный бульон приходилось маме, потому

что его мать то молилась о здоровье папы, то в туалете тайно курила

козью ножку, принадлежа к северным народностям, у которых

курение было священнодействием, сопряженным с процессом

высшего мышления. Тонкому телу человека необходимо питание

не только биологическое, но и духовное, а духовную подпитку дают

добрые рукопожатия родственников, их присутствие, тихое