Короче, я то ли с Гаршиным, то ли без Гаршина еду во Владимир, высаживает меня автобус на какой-то ужасной советской площади, потому что советское наше строительство социалистическое отметилось у нас в стране совершенно вавилонскими тоталитарными строениями с вечной скукой визуальной на первый и последний взгляд, и эти сооружения уже сто лет почти портят вид любого города. Совсем недавно я был во Владимире и даже забыл о существовании этой площади, где я тогда в подростковом возрасте высадился из автобуса. Возможно, что с тех пор этой площади не существует, как часто бывает с местами, где был только в детстве.

Все-таки центр города Владимира сохранил свое исторически неприкосновенное русское лицо времен Владимиро-Суздальской Руси, с то и дело попадающимися присутственными местами девятнадцатого века желто-цыплячьего цвета, описанными у Салтыкова-Щедрина и вообще у всех русских писателей… Короче, высадился, площадь где-то на отшибе.

А вообще, что касается того, что я приехал тогда во Владимир, в этом ничего интересного нет. Нашел я своих француженок, раскланялся, говорил я по-французски уже тогда неплохо. Они веснушчатые, мне это понравилось, я подумал, что вроде что-то свое, раз веснушки. И дальше мы садимся на автобус и приезжаем в Суздаль. После этого мы чуть-чуть погуляли по Суздалю, но потом я говорю, поскольку у меня была своя цель, а им дали какое-то свободное время невразумительное, часов где-то пять, я говорю: «Пойдемте дальше».

Я вроде немножко разбирался, сколько у нас времени на то и на другое, хотя по большому счету, я не разбирался. Во-первых, потому что я вообще во времени не разбираюсь, когда я в благодушном настроении. А, во-вторых, потому что подростки вообще во времени не разбираются, не надо уж от них этого требовать. Кроме каких-нибудь диких зануд или тех, кто в будущем будет служить в налоговом ведомстве или чиновниками или менеджерами высшего звена.

Надо сказать, что вообще-то нелюбовь ко времени – это ведь такая русская черта. И как можно рассчитывать время, когда такие кругом зеленые поля и дорога… Когда видишь все эти поля, когда видишь все эти просторы, они для тебя сразу какие-то родные, а для французов они, наверное, все-таки бескрайние. Я думаю, что выражение «бескрайний простор» принадлежит, скорее вего, какому-нибудь иностранцу. Для русского человека и так понятно, что все оно без края вот это вот пространство.

И, собственно говоря, когда мы пошли от Суздаля пешком, я не считал, сколько нам идти. Мы шли по обочине дороги, а потом она несколько раз мне снилась эта дорога. Мне даже казалось, что она описана где-то у Лермонтова в прозе и в одном стихотворении, у Пушкина тоже и, может быть, даже у Бунина. Идем мы по обочине. Мои француженки несколько раз нервно оглянулись, увидели, что Суздаль теряется вдали. Да, у нас там на экскурсию не хватило времени, мы даже, по-моему, в Кремль Суздальский не зашли. Мы идем. Я понимаю, что впереди девять километров, и опять же бешеной козе семь верст не крюк.

Доходим мы до села Кидекша, там церковь Бориса и Глеба. В память об убиении наших первых русских святых, канонизацию которых не принял Вселенский патриархат Константинополя: к чему причислять к лику святых тех, кто подвига мученичества не совершал? Незлобивые, покорные, кроткие наши русские князья. А у нас так, благодаря их непротивлению и несправедливому убиению, пробудилась окончательно наша русская вера. И по сей час она ведь сильнее слышна в мыслях о невинно убиенных.

И Византия тут ничего не понимала и не могла понять.