Шурша в полной тишине рясой, тот прошёл в комнату. Осенил крестом собравшихся. Прочитал молитвы.
– Панихиду отслужу. С захоронением помогу, – мягко проговорил он и принялся обмерять покойницу.
– Завтра поутру привезут гроб. Помощники тоже будут, не беспокойтесь…
Певучий голос отца Николая продолжал звучать, но Елизавета больше не улавливала смысла, только смотрела на батюшку, как на ангела, сошедшего с небес в искреннем намерении облегчить её судьбу.
Оставшись одна, она остановилась перед покрытым накрахмаленной салфеткой стулом у изголовья постели. Сквозь туман слёз взглянула на тарелку с нетронутой кашей. Вспоминала, как заботливо приносила еду и пыталась покормить мать, хоть та и отказывалась.
Через плотную завесу переживаний в сознание просочилась неожиданная мысль: «А что, если после похорон больше сюда не возвращаться?»
Ещё минуту назад Елизавета казалась себе обессилевшей, но вдруг почувствовала, как открывается второе дыхание. Она достала из кладовки чемодан. Принялась складывать самое необходимое.
Сборы оказались недолгими. В две платяные сумки поместились остатки провизии: хлеб, макароны, картошка. Отдельно завернула несколько очищенных морковен. Документы убрала в дамский ридикюль. Скудные денежные запасы зашила в подол пальто.
«Теперь можно прилечь», – подумала она и, тяжело вздохнув, отправилась в постель.
Ночь прошла в душевных терзаниях. Сострадание при мысли о трудностях, выпавших на долю матери, сменялось обидой на безразличие той к собственной дочери. И так по кругу.
Наконец жалость переборола. «А ведь именно от мамы я получила внешнюю стать, твёрдый характер и несгибаемую волю», – эта благодарная мысль увлекла в тревожный, непродолжительный сон.
Глава 4
За окном голодным волком завывал ветер. Елизавета открыла глаза. «Какое неласковое утро», – подумала она с тревогой. Встала с кровати, потянулась, расправила плечи. Не изменяя привычке, умылась ледяной водой. Причесалась. Собрала длинные волосы в сетку-паутинку, скрепила за ушами заколками.
Оделась в чёрное, пошла к иконе. Перед образом Богородицы упала на колени. Молилась долго, истово и, осенив себя последним крестным знамением, внезапно ощутила невероятную силу.
Прибыли посланцы от отца Николая. Помогли положить тело матери в гроб. Погрузили на телегу.
Елизавета поднялась к Марии.
– Жаль, что не могу поехать с вами на кладбище, – проговорила та с горечью. – Соберу своих, и в дорогу.
– Спасибо тебе, Маруся, за всё. Доброго пути! Бог даст, свидимся.
Она забрала детей. Дома распорядилась, чтобы оделись потеплее. Сама, прежде чем надеть пальто, обвязалась шерстяным платком, желая прикрыть живот – пуговицы уже не сходились.
Вручила старшим по сумке.
– Сынок, а тебе вот ещё что, – достала из-под вешалки валенки.
– Это же бабушки Варвары, – удивился Коля.
– Да, но она мне их привезла. У самой-то ноги распухли, стало не влезть. Возьмём. Пригодятся.
Елизавета подхватила чемодан. Пропустив детей вперёд, положила ключи на тумбочку, шагнула за порог, прикрыла за собой дверь.
– Зачем вам всё это на кладбище? – полюбопытствовал один из помощников, забрасывая вещи на телегу.
– Для батюшки, – не раздумывая ответила она; подсадила старших, подхватила Арину на руки и устроилась рядом.
Лошадь, свесив голову, медленно побрела по жухлой траве, припорошенной ржавой листвой. Поскрипывание колёс слышалось мучительными вздохами. Где-то завыла собака. Другая подхватила протяжным стоном. Подвывания слились в душераздирающую заунывную песню. Казалось, всё живое и неживое разделяло сейчас человеческую скорбь.
При въезде на церковное кладбище с могил вспорхнула стая птиц.