– И правда, мама, зря вы так убиваетесь, – подхватила Надя, разливая по стаканам кипяток. – Мы с Колей уже взрослые: ему девять, в мне вообще десять. Вас в обиду не дадим.

Арина размазала остатки слёз по щекам, последний раз всхлипнула.

– Я тоже скоро вырасту и тоже маму защитю, – проговорила уверенно и прижалась крепче.

Улыбнувшись, Елизавета убрала с лица дочери тонкую прядку тёмных волос. Пересадила на соседнюю табуретку. Положила кусочек бисквита на блюдце.

– Отнесу бабушке Варваре.

– Она же спит! – напомнила Арина.

– Оставлю на стуле в изголовье. Проснётся – обрадуется.

Справившись с лакомством, Арина принесла «сыночка». Принялась качать его, расхаживая по кухне и приговаривая:

– Вырастешь, Ванюшка, пойдёшь на войну. Будешь в фашистов стрелять. Но если увидишь доброго дядю – сразу не убивай. Сначала дотащи его чемодан, куда скажет. А когда даст тебе кекс, вот тогда и пали.

Старшие захихикали.

– Ну, ты, Аришка, сообразительная, – сказала Надя, трепля сестрёнку по голове.

– Вся в меня, – важно вставил Коля.

– Не! Я в папу, – отрезала Арина.

– Поели, посмеялись, а теперь всем быстро спать! – распорядилась Елизавета. – Вам завтра в школу, а мне – снова пороги обивать: может, карточки на мясо и молоко наконец дадут.

***

Ожидания не оправдались. Елизавета в который раз возвращалась из Городской управы ни с чем. Уныло взирая на красно-жёлтый хоровод листьев, гонимых осенним ветерком, она вспоминала, как подобные картины изумляли в детстве. Теперь же зрелище навевало тоску.

Сентябрь был на исходе, но карточек ни на что, кроме хлеба и овощей, опять не выдали. Дети исхудали. Мать от еды отказывалась. Теряя последние силы, уже не вставала с постели.

Придавленная мрачными мыслями, Елизавета вошла в такой же мрачный подъезд. Не поднимая головы, прошла тамбур между дверьми и вдруг заметила, как от стены под лестницей отделилась фигура.

– Тише, – прозвучал мужской шёпот раньше, чем она успела закричать.

Человек в чёрном кожаном плаще шагнул из полумрака.

– Иван Потапыч? – прошептала Елизавета.

Она не видела старшего по дому с той встречи в комендатуре. Первым желанием сейчас было поблагодарить, что не выдал тогда. Но он остановил жестом, приложив палец к губам, и тихо заговорил:

– Елизавета Тихоновна, участились доносы на семьи советских офицеров. Уходите с квартиры, как можно скорее.

– Куда же я пойду с детьми? – в ужасе зашептала она в ответ. – А что станет в мамой? Не бросать же её здесь одну.

– Учтите, тот немец в комендатуре засомневался, что вы жена сапожника. Пришлось дорабатывать вашу легенду на ходу… Это всё. Я предупредил. Дальше, как знаете, – закончил он и спешно вышел из подъезда.

Елизавета не помнила, как прошла несколько ступенек до квартиры, как отперла дверь, что кричала Арина, встречая у порога. В голову иглами вонзались мысли о страшном будущем.

Дочка не отставала, тянула за рукав.

– Мама! Бабушка не просыпается! Я её будила, будила, хотела дать воды, как вы велели, а она совсем не шевелится!

Наконец сознание ухватило смысл. Елизавета бросилась в комнату. Трепеща всем телом, на минуту замерла у дивана, где лежала мать. Склонилась над её лицом. Всмотревшись, приложилась губами ко лбу. Укрыла с головой и, упав на колени, беззвучно зарыдала.

Арина тоже разревелась.

– Как же бабушка будет дышать под одеялом?! – взволнованно проговорила она, захлёбываясь слезами.

Елизавета не ответила, лишь прижала дочку к груди.

Когда первый приступ прошёл, достала из комода черный платок. Свернув, повязала на голову. Взяла Арину на руки, направилась к выходу.

В квартиру шумно ввалились старшие дети, но, уставившись на Елизавету, тут же притихли.