Я верила всему и жалела маму. Как можно не верить маме? Сейчас я понимаю, что у моей матери просто не было иной возможности выплеснуть свою боль, копившуюся годами, возможно, с ее собственного раннего детства. Постоянное желание быть в центре внимания и ощущать свою значимость также являлись причинами ее душевных излияний. Мне жаль, что она выбрала именно меня, маленькую девочку, которая не была готова к таким потрясениям. Моя психика не была готова к тому, чтобы воспринимать тяжелые взрослые темы. Но мама не давала мне выбора.

Мама искала во мне поддержку в их конфликте с бабушкой. Я довольно рано стала чувствовать, что должна выбирать между ними. Между матерью и бабушкой. Что мне нельзя любить их обеих. Со временем я перестала называть бабушку «Басей» чтобы угодить маме. Тем не менее часто во время ссор между нами мать предъявляла мне, что я «выбрала бабку».

Мама учила меня врать про то, на что нужны деньги, и просить их у бабушки. Я очень рано научилась изворотливо врать, за что потом ненавидела себя. Но деньги означали сытую жизнь и довольную маму, и я готова была идти на компромисс с собой. Проще было потерпеть несколько минут и наплести бабушке про то, что нужно сдавать деньги в школу, или на репетитора, или на учебники и тп., чем неделю слушать мамины излияния и видеть ее слезы.

Надо сказать, что когда бабушка давала деньги, когда одевала и обувала маму в ее шикарные пальто и шубу, когда приносила с работы вкусности, у мамы не было потребности ни в обсуждении со мной бабушки, ни в слезах.

Весь школьный период запомнился мне этими долгими монологами матери о том, как ей плохо. Ее слезами и голодом.

Голод я воспринимала как нечто неизбежно составляющее мою жизнь. Знала, что наступали периоды, когда о еде нельзя говорить, нельзя ее просить, когда еду нужно беречь. Или, как выражалась мать, «ее надо тянуть». В такие периоды мама становилась особенно мрачной, часто плакала и не разговаривала со мной. Я чувствовала себя очень одиноко. Подавленной и даже виноватой в том, что последние кусочки она отдает мне. Меня угнетало ее молчание.

Когда я уходила в школу, она еще спала. Когда я приходила из школы, она лежала и смотрела телевизор с недовольным выражением лица. Дома не было еды, и если были деньги, я шла в магазин и покупала пельмени. Часто у нас могли быть хоть какие-то деньги на еду, но у мамы не было сил и желания приготовить эту еду. Питались пельменями, печеньем, замороженными полуфабрикатами.

Я никогда не могла положиться на нее. Я была предоставлена сама себе. Никак не могла повлиять на такие ситуации. Мне оставалось только ждать, когда пройдет этот период и деньги появятся, мама оживиться, наполнит холодильник и что-то приготовит. Ожидание было мучительно тягостным. Я ощущала беспомощность перед жизнью. Эта беспомощность с годами становилась уже выученной. Я привыкла к тому, что мы с мамой не можем повлиять на происходящее. Что мне нужно терпеть еще и это.

Помню, когда я заканчивала седьмой класс, у моих одноклассниц был выпускной в музыкальной школе. Они пригласили и меня. Там был накрыт стол, а я была такая голодная, что могла наброситься на еду с порога. Лишь воспитание и сила воли сдерживали меня. А еще страх, что все узнают, как мы плохо живем.

В похожей ситуации я оказалась, будучи в гостях у подружки. Мы долго играли в комнате, когда ее мама позвала нас пить чай. Я была голодна настолько, что меня почти затрясло при виде пакета с сушками на столе. Мне пришлось призвать всю свою силу воли, чтобы есть по одной штучке аккуратно, не навлекая подозрения, что я настолько голодна. Почему-то я стеснялась быть голодной. Даже дома, при матери. Дома мы вообще никогда не обсуждали ситуацию с голодными днями. Мать считала, наверное, что лучше делать вид, что ничего не происходит, а я боялась заикнуться о чем-либо, связанным с едой. Еда, по большому счету, никогда не играла в моей жизни важной роли. Но эпизоды, когда ее не было дома, так или иначе заостряли на ней внимание.