А вы кладете их на плечи
Ремнями свищущих машин,
Чтоб скреб мышей увековечить
Иль чтоб собрать за них гроши.
И не легко дают гроши вам,
Хоть пробой золота горят
На меди книг, и то фальшиво,
Эпиграфы чужих цитат.
Но не ругайтесь, ради беса,
Уйдут в прошедшее года,
Угаснет бешеная месса,
Умолкнут книги навсегда.
«Что печален, что рассеян…»
Что печален, что рассеян,
В блеске дня твоя Психея,
Или вяжешь ты стихи,
Иль во власти ты стихий?
И ни то, и ни другое.
Нынче в странном я покое.
Как пустыня, я молчу.
Тишины я тку парчу.
Так пред бурей нива дремлет
Так рассеянно грустна.
Снятся ей иные земли,
Спится сон иного сна.
«Снова я машу крылами…»
Снова я машу крылами.
Знаю, те крылья – сума.
Звезд световые рекламы
Сводят поэта с ума.
Ветер опять, как товарищ,
Хлопнул ладонью в окно.
Эх, моя радость, не сваришь
Нынче с тобой и зерно.
С ветром уйду я бродяжить,
К осени в гости уйду.
Струны из глоток лебяжьих
Тянет там месяц в пруду.
Всё до последней монеты
Тополь-старик отвалил.
Было б лишь снежно раздето
Пухлое тело земли.
«Века трещит, века поет…»
Века трещит, века поет
Ночей и дней кинематограф.
Галерка звезд в ладоши бьет
От нескончаемых восторгов.
Полоски аленькие зорь
Между квадратиками фильмы.
У боженьки сегодня корь,
И стекла кумачом обвили мы.
В петлю червонную луны
Иудой синим лезет вечер…
Ах, эти губы неземные,
Заката губы, человечьи…
«Затерялась в тончайших ущельях…»
Затерялась в тончайших ущельях,
В бездну черных веков сорвалась.
Дуги-брови сжимаю и челюсть
Кулаками взбесившихся глаз.
Мозг как конь заблудился… Не чует
На турецком седле седока.
Как попону, закат он целует,
До палатки пустой доскакал.
Нет, не вспомнить… Синей и бездомней
Коченеет холодная мгла.
День расплавил свой колокол в домне
Там за домом, где ты умерла.
Старый тополь в снегу там гогочет.
То к метели, начнется война,
Иль качнется в бушующей ночи
Золотой колыбелью луна.
И ты снова малюткой янтарной
Зарыдаешь о дивном былом,
О грядущем своем лучезарном,
Что быльем голубым заросло.
Строй же песню в пустыне потери.
Для творца ведь ничто – матерьял.
О, другие бы о стену череп!
Я ж, как будто нашел, – потерял.
«Рубил я поэму большую…»
Рубил я поэму большую,
Куски золотые летели.
Возлюбил я, как звезды бушуют
Собирал их для строк, ожерелий…
И ушел я с горячей добычей
В тишину неоконченных песен.
Там на пухлые шейки страничек
Я строф ожерелья повесил.
День играл ожерельями теми.
Я забросил скелет ее хрупкий.
Оттого, что смола не в поэме,
А в щепках, летящих при рубке.
«Как в мол гранитный океан…»
Как в мол гранитный океан,
Ты бьешь в меня, о, вечность, гневом.
За то, что недра дальних стран
Взрываю бешеным напевом.
Китами скуки о гранит
Ты трешься, океан бездонный.
В ушах бой вечностей звенит…
Что для стихий – стихов кордоны?
Как паутину, разорвут
И смоют в бездну эти строки.
Но их, как горькую траву, —
На берег океан глубокий.
«Эх, кутить у ночей б научиться!..»
Эх, кутить у ночей б научиться!
В рюмках звезд огонь бурлит.
Зари золотою горчицей
Вымазан у неба лик.
За смехом пойдем к арлекину,
Подставим глаза, как чаны.
Облак слепой опрокинул
Фарфоровый столик луны.
В ночах, в синем звезд настое
Мы выльем, забудем, сгорим…
Что самое в мире святое? —
Глумиться над самым святым.
«Я вижу клятвенный обряд…»
Я вижу клятвенный обряд.
Созвездья тайные горят,
Лучисто скрещивают сталь,
Щекочут мертвенную даль.
Неслышно шепчутся они.
Оружье с ног до головы.
Миры, за чьи глаза турнир,
Красою чьей клянетесь вы?
О, берегитесь вы певца!
В ночах подслушивает вас.
Он знает всё, чей луч бряцал
И в сердце чьем тот луч угас.
«Колеса тишины… Их бег…»
Колеса тишины… Их бег
Всю ночь на фабрике вселенной.
Вот счастье. Телом вдохновенно