Зазвездный зов. Стихотворения и поэмы М. Радошевич, Григорий Ширман
>© Ширман Г.Я., наследники, 2012
>© Радошевич М.Г., составление, статья, 2012
>© Резвый В.А., составление, подготовка текста, 2012
>© Молодяков В.Э., послесловие, примечания, 2012
>© М. и Л. Орлушины, оформление, 2012
>© Издательство «Водолей», оформление, 2012
Машина тишины
«День вскрыл себе ночные вены…»
День вскрыл себе ночные вены,
И синей кровью мгла видна.
Я снова твой любовник вдохновенный,
Шумящая живая тишина.
С тобой сижу под лампой снова.
Вблизи, как мельница времен,
Часы выстукивают то же слово,
Чем с ранних лет я был тобой пленен.
Ах, это слово роковое…
Оно, как резвая звезда, —
То губки сложит, мне в глаза завоет,
То хрупкой бабочкой слетит туда.
И всюду в снах земного края
Я слышу звон твоей тоски.
И, черной бездной в радужках сверкая,
Как пасти, разверзаются зрачки.
И уж ничто на белом свете,
Ни блеск, ни счастие, ничто —
Не в силах глаз поэта переметить,
Что выжег ад на лбу его перстом.
«Не нашел в морях приюта…»
Не нашел в морях приюта
Мой прапрадед Архилох.
Все пути он перепутал
И в громах пучин оглох.
И другие плыли, плыли,
Клали весла на костры,
Парусов сжигали крылья,
В синь огнистые вихры.
Вот и я теперь такой же.
Солнце лапой по плечу,
Звезды бегают по коже,
Не плыву, а, знать, лечу,
В терем Майи я крылами,
Ставни вечности я рву.
Наготы увидеть пламя
Залегло в мою главу.
Не согну в борьбе колена,
Буду петь и звать к борьбе.
Одиночества вселенной
Слышу музыку в себе.
«По железному тракту машиной…»
По железному тракту машиной,
По костям, по костям тишина.
Звезды лезут с украдкой мышиной.
Падаль синяя мглы зажжена.
Лунный голод, и лакома мгла та.
Клюв пера тишиной отточен…
Ты на плахе святой циферблата
Рубишь головы мигов мечом.
И в пещерах затопленных сердца
Сталакмиты ломаешь и гнешь,
И не можешь ты в мире согреться…
Золотая проклятая дрожь.
А в садах, что до пят облетели,
Скрип и ход и ветвей, и ворот…
Этой ночью на желтой постели
Ветер голую землю берет.
«Беда и счастье, блеск и гром…»
Беда и счастье, блеск и гром.
Дымясь, неистовствуют краски.
И каждый вечер за окном
Зари не молкнет пляс цыганский.
И высь линяет вечер каждый,
И язвы звездные горят,
И не залить безумной жажды
За то, что кровь – не кровь, а яд.
И в синь закинуты ресницы,
И в невод прыгают миры.
И ненасытным песням снится
Пора неведомой поры.
Чернеет слово, как зародыш,
Сквозь снег страницы – скорлупы…
Эй ты, поэт, – миры городишь,
А надо быть скупым, скупым…
«Слова теряют быстро свежесть…»
Слова теряют быстро свежесть,
Быстрей, чем вечер и апрель,
И под лучом, недолго нежась,
Их выцветает акварель.
Вчера левкоем слово нюхал,
Пропал сегодня аромат.
Луна, закрашенная шлюха,
Крадется снова в синий сад.
И вновь за старенькой оградой
Заката грязная рука
Легла кирпичною громадой
На скомканные облака.
Лишь те слова цветут огнисто,
Что не вскопал еще язык.
Их блеск невиданный неистов.
Их гром неслыханный велик.
«Ты вазы бедер налила…»
Ты вазы бедер налила,
И вихрем пламенным оттуда,
И глаз волнующая мгла,
И грудей каменная груда.
Не знаю, что там будет: ложе
Иль край, край света впереди.
Ведь в каждой женщине, быть может,
Изида млечная сидит.
И в ночь зрачками, как волчица,
И вечный путь в парном дыму,
И в колеснице звездной мчится
К возлюбленному своему.
И шар земной кружится свято,
Вдыхая жадно млечный дым,
Чтоб кинуться в хмелю заката
Фаллосом солнца золотым.
«Мгновенна с вечностью беседа…»
Мгновенна с вечностью беседа,
Лишь миг живут ее цветы.
Певец, ты миг до дна изведал,
Но миг продлить не волен ты.
И ты скорей к тетради глупой,
Под пресс живые лепестки,
И – строк засушенные трупы,
Скелеты черные тоски.
И будешь вечно недоволен
Своим бессмысленным трудом
За то, что где-то там, на воле
Горел иначе этот том.
«Мудрые дремучие деревья…»
Мудрые дремучие деревья.
Под корой мозольной свиток лет.
Лишь порою тучи их разгневят,
И шумят за тучами вослед.
Тучи голыми руками молний
В тишине синеющей гребут.
Гром строку Бетховена исполнил:
Юный день безвременно в гробу.
Хорошо тогда дубы бушуют,
Мудрость деревянную губя.
Я гляжу в немую и большую,
Тайна бытия, гляжу в тебя.
«Я вам завидую, легко вам…»
Я вам завидую, легко вам
Без груза вечности гулять.
А я свинцом ее окован,
И как магнит в ногах земля.
И змеи слов меня кусают.
И как вино змеиный яд.
И мне про гневного Исайю
Века созвездий говорят.
И всё, что было, на ладони.
И всё, что будет, предо мной.
И ветер кровь земную гонит
И веет мудростью земной.
И рад свинцовому я грузу.
Свинец, как золото, тяжел.
Чтоб не ласкать, чтоб выпить музу,
Я в этот пьяный мир пришел.
«Старикам бы верить, греться…»
Старикам бы верить, греться,
Чтобы с верой околеть
На печи глухого сердца,
Не пустой оставив клеть.
Нам бы гром подземный Этны,
Жгучий холод вышины.
Мы безверием бессмертны,
Мы безумием сильны.
Нам по глетчерам бы лазать,
По грудям молочных Альп,
Привязать к седлу Пегаса
Рыжего заката скальп.
Погулять в степи зазвездной,
Голубую вспенить гладь,
Тихим вечером над бездной
Жаждой вечности пылать.
Перегнуться на лету нам.
Звезды сливочные – сласть.
В мутном сумраке безлунном
Метеорами упасть.
«Грозою смелой и жестокой…»
Грозою смелой и жестокой
Ты прошумела и прошла.
И стынут в судорогах строки,
Сгоревших мигов черный шлак.
И след от мига золотого
Созвездья желтые клюют.
И буйный полдень четвертован:
Восток и запад, север, юг…
И беспощаден и огромен
Палач… Он в фартуке зари.
И лезут из лучей – соломин
Мгновенных радуг пузыри.
А там, на площади заклятой,
Где пасть луны над трупом дня,
У золотой стены заката
Поэты воют и звенят.
«Начало Песни Песней: шир…»
Начало Песни Песней: шир.
А «ман» в Европе – человек.
С далеких стран, с широких рек
Пришел скучать я в этот мир.
Я слышу ветра звон и гуд,
Несет зачатье милой ржи.
И рвет он тучки на бегу
И, задыхаясь, вновь бежит.
И улыбается в шелку
Расчесанная солнцем рожь.
И тени сизые текут,
И ветер мил, любим, хорош…
И забываю, что скучать
Я в этот милый мир пришел.
И я свирель беру луча,
И тела ржи хвалю я шелк.
«Женщина мне встретилась в пути…»
Женщина мне встретилась в пути
В белом на асфальте размягченном.
Вежливо кривясь, я дал пройти,
Но остался полон я трезвоном.
Оттого, что сшиблись мы зрачками
На пороге остром встречи той,
И в мои – скатился пестрый камень,
Женщины кусочек золотой.
И ее улыбки алый хвостик
Молнией по жилам голубым.
И, как скрипки, друг о друга кости,
Мускулами музыка по ним.
И я шлю проклятья вам, культуры,
Что святую страсть за семь дверей,
Что в холодных, скучных и понурых
Страстных превратили дикарей.
«Размером ледяным столетий…»
Размером ледяным столетий
Миров поэма сплетена,
И со страниц полночи светят
Их золотые письмена.
То мысли звездные, как птицы,
На тонких жердочках лучей.
И чей-то дух в мирах томится,
И сам творец не знает чей.
И два героя, вечно двое,
Два брата странных, рай и ад,
Метелью млечной вечно воют
И струны ребер шевелят.
И женщин дюжины лихие
Выходят из костей мужчин.
И в каждой новая стихия,
И страсть мышиная пищит.
А шпоры звезд, – им вечно звякать.
Миров поэма такова.
И, как поэмы в мире всякой,
Ее не кончены слова.
«Цвела вселенная другая…»
Цвела вселенная другая,
Огнем бессмертия цвела,
И с раскаленных звездных гаек
Не сыпалась на землю мгла.
И не было самой земли-то,
А было сердце из огня.
В нем все земные были слиты
И то, что там, внутри меня.
Огнистой шерстию обросший,
Как зверь, метался рыжий шар.
Незримой инфракрасной ношей
На нем болталася душа.
Но время занавес спустило.
Огня, как рампа, гасла прыть.
И толп воды глухая сила
Подмостки суши стала рыть.
И с той поры доселе длится
Антракт безумный, роковой.
И звезд гримасничают лица,
И волн и строк не молкнет вой.
«Быть может, я тебя наивней…»
Быть может, я тебя наивней,
Но верю я в грядущий век.
Подымет счастие на бивни
Древнейший мамонт – человек.
Залезет лапой закорузлой
В зарю оранжевых садов.
И новых рек иные русла
Омоют бедра городов.
Вздохнут невиданные крылья,
Решетки зла преодолев.
И лунный мед мужчина выльет,
Как в ночь египетскую лев.
И будет женщина иначе
И раздеваться и рожать.
И жизнь, рождаясь, не заплачет.
И смерть не выйдет из ножа.
А солнце в блузе неба синей
Златые руки засучит
И всей охапкой людям кинет
Колосья новые – лучи.
«Мы не воруем, переходим…»
Мы не воруем, переходим
Один в другого мы.
Пере селенье муз в природе.
Так звезды на скрижалях тьмы.
И был Гомер, и был Гомерик.
И тот же звон, биенье то ж
Проходит и на вечность мерит
Певца немолкнущую дрожь.
Себя найду во многих, знаю.
И многих я найду в себе.
Над бездной я иду по краю.
И та же синь в моей судьбе.
«Не уйдешь и не укроешь…»
Не уйдешь и не укроешь
Змей, мечей, миров, дорог…
Сердце алое такое ж
В этих черных ребрах строк.
Но другие, снеговые
Улыбаются меж тех,
Гнут невидимые выи,
Непокорные мечте.
Рельсы белые на шпалах
Букв обугленных речей.
Здесь промчались в искрах алых
Паровозы всех ночей.
Строки между строк, лишь по три
В четных врезались строфах.
Но их пламень белый смотрит
В триста глаз, сердец и плах.
«Вильнет столетий длинный хвост…»
Вильнет столетий длинный хвост.
Автомобиль – в музейных стенах.
Как сено, радий будет прост
Как вила, радиоантенна.
Лишь археолог будет знать
Существованье мотоцикла.
Давно в народ, как прежде в знать,
Скучища смертная проникла.
Поэтов нынешних, как древних,
Пред сном откроет кто-нибудь,
И скука зимняя деревни
Сщемит американцу грудь.
Как искры солнц подземных, люди
До многих Марсов долетят.
И понимать Эйнштейна будет
Новорожденное дитя.
И станет жизнь еще короче,
Улыбка смерти веселей.
