Но сердцем образования были индивидуальные проекты. Мой выбор пал на изучение влияния классической литературы на современную цивилизацию. В течение семи лет я создавал «Одиссею» – нейроинтерфейс, способный анализировать тексты на уровне подсознательных ассоциаций. Устройство выглядело как серебристая диадема с тончайшими электродами. Когда я впервые надел её, читая «Преступление и наказание», то ощутил странное покалывание в висках – система выявляла скрытые слои смысла, о которых я даже не подозревал.

Экзамены представляли собой нечто среднее между медитацией и научным прорывом. Мы погружались в специальные капсулы, где искусственный интеллект анализировал не только наши знания, но и нейронные паттерны мышления. Помню, как после трёхчасового теста по квантовой механике на экране появилась не просто оценка, а целая карта моего познания с «белыми пятнами», которые предстояло заполнить.

Но настоящим испытанием были личные встречи с профессорами. Они надевали очки дополненной реальности с нейросканером и сразу видели, насколько искренни мои ответы. Однажды профессор Линн уличил меня в заученном ответе просто по тому, как дрогнул зрачок. «Мы учим вас думать, а не повторять», – сказал он тогда, и эти слова стали моим негласным девизом.

Вне учёбы кипела другая жизнь. Я основал литературный клуб «Алые паруса», где мы читали и обсуждали книги не как учебный материал, а как живые организмы. Наши встречи превращались в театральные представления с голографическими декорациями, ароматическими эффектами (особенно удавался запах моря во время чтения «Моби Дика»), даже тактильными ощущениями, когда речь шла об описаниях природы.

Именно там я встретил Армана. Помню наш первый спор о «1984» Оруэлла. Он утверждал, что роман устарел, а я доказывал, что стал пророческим. Его глаза необычного серо-стального оттенка вспыхивали в пылу дискуссии, а длинные пальцы вычерчивали в воздухе схемы аргументов. Мы просидели до утра, и с тех пор стали неразлучны.

В тот вечер после посещения заповедника я буквально ворвался в гостиную Армана – просторное помещение в стиле «ретро-фьюжн», где антикварная мебель XIX века соседствовала с плазменными панелями. Огромное окно во всю стену открывало вид на ночной город. Небоскрёбы мерцали, как драгоценные кристаллы, а между ними сновали светлячки беспилотников.

– Арман, ты не поверишь! – Я рухнул на диван из настоящей кожи (редкость в нашем мире синтетики), всё ещё ощущая на губах кисловатый привкус лимона. – Там растут настоящие деревья! И земля… она пахнет чем-то древним, тёплым…

Арман, всегда сдержанный, на этот раз не скрывал интереса. Его брови, чуть темнее пепельных волос, приподнялись, когда я описывал заповедник.

– И что, этот вкус… он отличается от синтетического? – спросил он, поправляя рукой свой нейроинтерфейс – тонкую серебристую полоску у виска.

– Как небо и голограмма! – Я зажмурился, пытаясь удержать воспоминание. – Сначала кислота обжигает язык, потом появляется сладость, а после… после остаётся что-то неуловимое, будто сам солнечный свет растворился во рту.

Арман задумался, его пальцы бессознательно выстукивали сложный ритм на подлокотнике.

– Интересно… – он говорил медленно, взвешивая каждое слово. – А ты не задумывался, почему нам показывают это только сейчас? После всего обучения?

Вопрос повис в воздухе. За окном проплыл патрульный дрон, его красный глаз на мгновение осветил наши лица.

– Ты хочешь сказать…

– Я ничего не хочу сказать, – Арман встал и подошёл к окну. Его профиль на фоне ночного города казался вырезанным из тёмного мрамора. – Просто странно, что до двадцати трёх лет мы не знали вкуса настоящего лимона.