его услышишь, замерев у края,
и вызубришь, когда придёт прилив,
и уповая, как всегда, на случай,
на счастье может или на беду,
вновь будешь ждать таинственных созвучий,
кляня свою земную глухоту.
Рассечённый идол
Сделал выдох,
забыл про вдох —
рассечённый идол,
прошлогодний мох,
поздно для плоти,
но рано для духа —
пустынник, охотник,
частичка пуха,
вернее сказать:
частица праха —
немного отваги,
немного страха,
возвращался к началу
вдоль мёртвого русла —
сердце молчало,
слушая Музы.
«Точит, очень метко, очень…»
Точит, очень метко, очень,
через чур, и чур меня,
звонче меди, меди звонче,
жгучей белого огня.
Гнев – гниение – гиена,
гарь и копоть полуфраз,
копится морская пена —
заморочит Майя нас,
колобродит ропот улиц,
нарастающий в мозгу,
кружит улей, пчёлы пулей
у виска и по виску…
Наши песни неуместны,
обеззвучены уста,
станем мы водою пресной,
обратится в пар вода
и уйдёт на сине небо,
ненадолго, как всегда
после зрелищ, после хлеба
с неба падает вода.
«Шёпот огня …»
Шёпот огня —
первичный фон,
ты знаешь меня,
я – это он.
Пляски ветров
в песнях воды,
ты знаешь без слов,
я – это ты.
Ярче заря,
громче волна —
промолвят моря:
Жизнь солона.
В небо рукой,
в бездну стопой —
останусь такой,
пока с тобой.
Я – это сон
твой обо мне, —
поёт в унисон
голос в огне.
«Темнота зрачка к белизне тела…»
Темнота зрачка к белизне тела
стремится
не зная предела.
Вздрогнут ресницы.
Купанье нагими – шаг осторожен
в озёрах…
Белизна. Дробь дрожи.
Зеркало взора
заливает свет. В голубой купол
взвихрится
лепет. Тают губы.
Вздрогнут ресницы.
«Душа – виолончель…»
Душа – виолончель,
раскачай
качели детской печали
моей —
от земли до звезды
маятник маяты…
Виолончель – душа,
слушаю не дыша,
в устье сердца
впадает грусть,
разрастаясь внутри,
пусть…
Забери меня
и верни,
раскачай,
но не урони
невзначай…
«У излучин зим …»
У излучин зим —
за плечом разлука —
полечу, как дым,
над стеклянной вьюгой.
Что ты шепчешь мне,
маятник качая?..
Что ты шепчешь – мне?
Или ей – печали?
Вижу ли тебя
или брежу в полдень?..
Вижу ли тебя
или просто – помню…
«Ты не жалуйся, не сетуй…»
Ты не жалуйся, не сетуй,
ни молитвы, ни обет
не помогут в свете этом —
странный этот белый свет.
Белым пишем мы по чёрту,
чёрным лепим набело,
кто из нас какого сорта?
Не понять – не рассвело.
Тот плетётся еле-еле,
к небу не подняв лица,
тот обиду носит в теле,
этот – девять грамм кольца.
Только человек – комета,
не читая древних «ВЕД»,
обгоняя скорость света,
попадает на тот Свет
и сей миг летит обратно,
словно маятник в луче,
прошибая воздух ватный,
с Ангелочком на плече.
«Развоплощённая мечта…»
Развоплощённая мечта
отбродит в полусонном теле,
и грянут хором города
в астрале на крыле метели.
Ты скажешь: «Всё! Пускай к святым
уёдёт, что не было и было…»
Но это дым, всего лишь дым
пред восхождением светила.
Вновь, погружаясь в смысл вещей,
ты примешь Колесо Вращенья,
где камень крутится в праще,
ещё не выбрав направленья,
где можно в общем рассуждать
и беспредметно распыляться
за пядью пядь и вспять опять,
и возвращаться, и вращаться…
А хочешь знать, так не дыши
и ощути, как это страшно —
уйти, хотя бы на аршин,
покинув черепушку башни,
тогда в орнаменте чела
читаешь числа, так бывает,
и понимаешь, что пчела
ужалит раз и умирает,
тогда взираешь на Ловца
и соглашаешься: Я – пленник,
и нет предела, нет Венца —
за ВОСКРЕШЕНЬЕМ понедельник.
Осколки
Быть может забава,
а может напасть
на сонные травы
безмолвно упасть.
Мы бросились в омут,
мы там разберём
наш жребий искомый —
с людьми?.. со зверьём?..
Мы метили смело,
нас в прах размело,
как крапинки мела,
как ветром стекло…
Нам не было страшно
лететь – на куски,
мы были отважны
в припадках тоски…
В такой карусели
едва ли поймёшь,
покуда ты в теле,