Я поверю на миг и на век
твоим притчам, как шёпоту листьев,
как часам совершающим бег,
как в последний спасительный выстрел.
Я поверю и буду спасён,
обнесённый проклятьем и славой,
будь то явь или розовый сон,
я упьюсь этой сладкой отравой.
И слова, словно издалека,
непокой разрывая сонливый,
пусть наполнят меня, как бокал,
пусть усну безнадёжно счастливый.
«Дождь падает наискосок…»
Дождь падает наискосок,
пронзая стрелами просторы,
вплетая в ритмику дорог
риторику свою, и скоро
темнеют очертанья дня,
и, влагу пробуя стопами,
бежит по рекам, семеня,
людское племя – муравьями.
Текучесть – качество воды,
предметы, становясь туманом,
растапливаются, как льды,
для единенья с океаном,
и нет оставленных пустот —
всё обращается к Началу,
где медленно ковчег плывёт
и ищет новые причалы.
«Ночь, а не спится…»
Ночь, а не спится…
Птицами лица
перед глазами
сами
собой замелькают,
в памяти тихо растают,
звуки сумрак загладит,
в небе луна – оладьем
тянет ладони света…
Лето.
Падая, мчится
звёзд колесница,
в небе отвесном
тесно
от звёздного света.
Древних припомню приметы,
не поверив заранее,
я загадаю желание:
слово заветное с уст…
Август.
«Играет Ангел на трубе…»
Играет Ангел на трубе,
бросая звёздочки играя,
тебе и мне, мне и тебе —
ушедшим, изгнанным из Рая.
И истекая звуком, медь
парит и ослепляет звонко,
ей сладко, кажется, гореть,
бежать по улице ребёнком,
заглядывать под каждый лист
и в лица проходящих мимо,
ровняя мудрость и каприз
во времени непостижимом.
А-ля Сен Жермен
В те века я презрел многосложность,
вопросительный знак гнутых спин,
капельдинеров мятые рожи
и гусиную кожу графинь.
Я был ярым повесой и шпагой
не владел, а, скорее, играл,
да ещё слыл искуснейшим магом
и носил философский кристалл.
А однажды, вернувшись с Востока,
стрижен коротко, как бедуин,
приучил короля к листья коки
и показывал жёлтый графин,
в коем прятался, по увереньям,
джин персидский – могучий вулкан.
Я поставил весь двор на колени,
напугал пять враждующих стран…
И покуда жевал листья коки
самодержец, как бык племенной,
королева, последней кокоткой,
кувыркалась на ложе со мной.
В эти дни я забыл осторожность,
и вельможи при утреннем сне
в меня втиснули шпагу, как в ножны —
плату взяли по полной цене.
«Идущий на встречу Летящей стреле…»
Идущий на встречу Летящей стреле,
вдоль красного поля, по шаткой земле,
что ищет, преследует сердце твоё,
поймёшь ты, когда тетива пропоёт.
Поймёшь, что вещала лесная свирель…
Шаг верен и лёгок. Стрела – твоя цель
Стрела твоё сердце, ему суждено
с Летящей стрелою сплотиться в одно,
она не отдаст тебя грязной петле!
Идущий навстречу Летящей стреле.
Набросок
Она вошла… Теплом её дыханья
(так греют руки) пробудился дом,
и, ощутив своё существованье
под неуклюже брошенным плащом,
вздохнуло кресло. Время потерялось,
как лопасти в вращениях винта,
и медленно пружиною сжималась
готовая вернуться пустота.
«Поверил теперь или нет?..»
Поверил теперь или нет?
Становится время дороже
лишь только с течением лет,
и ценишь упрямей и строже
удачи в течениях бед.
Несомый потоками рек
оценит сухую рубаху,
а счастье прожить долгий век —
поймёт обречённый на плаху,
а сон – не смыкающий век.
И вспомнишь забытых друзей
в промозглом, промёрзшем вокзале,
и встретившись с тенью своей,
восполнишь их облик в деталях
под грохот железных путей.
Вот так обретают свой вес
водою набухшие вёсла —
и трудно, и больно, но в срез
течения учат ремёслам
на стыке земли и небес.
Увидел теперь или нет,
что поступь становится строгой
лишь только с течением лет.
Всё реже клянёшься ты Богом,
но чаще выходишь на свет
и веришь, что всякий узор
поймёшь и оценишь наверно,
но знаешь, чем цепче твой взор,
тем реже берёт он на веру —