потоки меняют свой сор.
А хочется просто смотреть
и плыть по пространству лучами,
но утром вдруг радиосеть
поймает тебя новостями,
и страшно уже не успеть…
Ожидание —
это безотчётный отказ,
оживает в теле шаман,
и глядит испуганно глаз
в океан потерянных стран,
это непрерывность и рост,
и закономерность волны,
отражают капельки рос
наводненье полной луны,
и струится тёплая мгла —
вьётся беспредельности вязь,
и тончайшей грусти игла
обретает странную власть…
И сдаёшься. Кутаясь в плед,
постигаешь пластику змей,
но выводит взгляд силуэт
в плоскости безмолвных дверей.
«Не выжить жажду – просто жить…»
Не выжить жажду – просто жить
смешно ль… нелепо… мудро…
Вчерашний сор не ворошить,
не ворожить на утро,
но как родившийся едва
вдыхать сей мир и слушать,
учиться заново словам,
забыть, как ужас сушит.
Читать и в пропасть между строк,
и в бездну многоточий
уметь упасть. А в оный срок,
однажды… между прочим
встав из-за старого стола,
чтоб дня вдохнуть остаток,
почувствовать, как два крыла
восходят от лопаток.
«Свет дня рождает близорукость…»
Свет дня рождает близорукость,
уста устанут говорить,
и тело, потеряв упругость,
обмякнет в вареве зори.
Днём видишь не людей – проблемы
и формы видишь, но не суть.
А в полночь входит Бог и Демон
в твою распахнутую грудь.
«Вплетается тайна иная…»
Вплетается тайна иная,
сравнимая с миром стихий,
и вот ты уже понимаешь
весь сговор земли и реки.
О, это врождённое свойство,
и всё ж неестественный дар —
лететь, ощущая геройство,
на свет разрушающих чар.
Отторгнуто право на робость —
не просьба звучит, а приказ,
и, выскользнув, падает в пропасть
так долго искомый алмаз.
В картине и вне
1.
От плит шоколада,
до мраморных плиток —
и лёгкой прохладой
нам выплавит свиток
в развале проталин
инерция света,
распадом спектральным
сбежавшего лета.
2.
Один в поле волен
вершить, что придётся —
заплакать от боли,
обжечь белым солнцем —
служители плоти
и воины духа
свободны в охоте
и выборе пуха.
3.
А девы наденут
наряды из ситца,
и мягкие тени
окрасят их лица,
и юноши в полночь
войдут в их покои
и даже не вспомнят,
что там за рекою…
4.
А там за рекою,
за млечным потоком
скучает изгоем
Творец синеокий,
глядится в картину
забытую будто —
Он кисть отодвинул
и ждёт Абсолюта.
«Вращает солнце колесо…»
Вращает солнце колесо,
проходит старая с косой,
а некий Странник золотой
глядит, как ветер рвёт листву.
Он не отшельник, не святой,
он – просто есть, его зовут
по имени, по именам,
он многолик, и странно нам,
что мы его не узнаём,
когда является он вдруг
и просит комнату внаём,
мы реагируем на звук
его шагов и слов, что в том?..
Ведь мы его не узнаём,
когда садясь за общий стол
ломаем хлеб и пьём вино,
и видим – это он пришёл,
но не узнаем всё равно,
зачем явился он в наш дом,
куда отправится потом…
Нам не взойти в его костёр,
и не пройти его тропой,
ведь никого он до сих пор
не брал в попутчики с собой.
Шёпотом
Я прошу, не спеши…
Время – тихий паром,
и разбитый кувшин,
и шальное перо…
Если хочешь, взгляни
через край темноты,
в тишине утони,
там где я и где ты,
там где осени сон
сотворил чудеса,
там где замерло всё
в удивлённых глазах…
Но ни там мы, ни здесь,
нас придумал Поэт —
эта странная весть,
что на свете нас нет.
«Есть серебро, поющее над бездной…»
Есть серебро, поющее над бездной,
и темечко младенца помнит звук,
вибрации небесных струн отвесных
и полноту раскинувшихся рук.
Ведомые видением сквозь воды
событий, убегающих в песок,
искатели объезда или брода,
нас беспокоят даты или срок…
Поставит грусть печать свою на очи,
а смех – морщинки жёсткости у рта,
горб за спиной вернее напророчит
чем гороскопы. Прошлое – всегда.
А струны серебрятся и играют —
вот вертикаль, творящая мотив,