– Зоя! – крикнул он в коридор. – Что ж вы, ёб вашу мать, Снегурке конфеток не оставили?

– Ща! – послышалось из коридора. – Несу!

Но я уже бежала в свою группу, не оглядываясь. Шапочка из маминого платья осталась валяться под ёлкой как пустая обертка от конфетти.

С тех пор я не верю в Деда Мороза и не люблю сладкое.

3. ПЛАТЬЕ ДЛЯ ИГОРЬКА.

На моё полугодие подруга мамы Тома Замотайлова (да, та самая, знаменитая воронежская двукратная олимпийская чемпионка по гимнастике) подарила мне куклу-пупса производства ГДР, которых у нас в то время было не сыскать днём с огнём.

Пупс был кареглазый, с жесткими темными волосами и одет в полный младенческий комплект: трусики, распашонка, ползунки, курточка и шапочка с козырьком. Он был прекрасен.

Почему «он»? Не знаю. В то время никаких гендерных примет на игрушках не оставляли, давая волю детской фантазии. Но для меня он сразу был мальчиком – возможно, как предчувствие того, что сама я девочек не рожу, а второй сын в младенчестве будет точной копией этого пупса.

Эта игрушка была не просто игрушкой, со временем она так вросла в мой детский быт, что стала частью меня. Я катала его в своей коляске, спала с ним в обнимку, когда подросла, шила ему одежду взамен обтрепавшейся и никогда, никогда не позволяла в него никому играть!

Никому, кроме своему другу, который появился позже, но по случайности звали его так же – Игорёк.

Игорёк жил в доме напротив, был на два года старше и имел лёгкий дефект речи. Мне приходилось работать у него переводчиком, потому что окружающие не всегда его понимали, а я страшно на это злилась: как, как можно переспрашивать? Все же абсолютно ясно!

Стоит ли говорить, что он к тому же, как и моя любимая кукла, был жестковолос и кареглаз?

В моем детском сознании пупс Игорёк был логичным продолжением Игорька живого, а Игорёк живой – продолжением меня самой.

Мы играли каждый день: прямо с утра ныряли в наш мир, и возвращались только к вечеру, не расставаясь даже на обед: кормили нас поочередно то его, то моя бабушка.

Игорёк научил меня кататься на лыжах, строить снежные пещеры и шалаши, стрелять из рогатки, лазать по деревьям и крышам, делать солдатиков из желудей и «поджижки» – маленькие бомбочки из спичек, марганцовки и магния (его мама работала лаборанткой в химической лаборатории), которые мы подбрасывали из кустов под ноги влюбленным парочкам в парке Кагановича (будущий ЦПКиО).

При этом нельзя сказать, что из-за такой дружбы я совсем не играла в девочковые игры. Когда был дождь, играла – и он играл вместе со мной. В дочки-матери, например. Или в зоопарк. Или в демонстрацию, когда мы расставляли все имеющиеся в доме игрушки в рядок и кричали: «Даздраперма! Даздраперма!», что в переводе означало «Да здравствует первое мая», но нам казалось очень смешно.

Позже он научил меня играть в преферанс и фотографировать (замечу, что в то время существовали только плёночные фотоаппараты, и для того, чтобы получить снимок, пленку нужно было проявить, а фотографии – напечатать на фотобумаге, обработав сначала проявителем, а потом закрепителем в темноте). У него был фотоаппарат «Фет», а в сарае стоял специальный прибор – увеличитель – и мы развлекались, развешивая на прищепках мокрые снимки себя, друзей с улицы, окрестных котов и прочих декораций нашего мира. Вход в сарай был запрещен всем, кроме меня.

Позже нас вдвоём стали отпускать на «Собачку» (так назывался пляж на водохранилище), в парк на карусели и в кино. Я была очень горда, что рядом со мной идет большой красивый мальчик (а Игорек действительно вырос большим и красивым), и что никто не знает, что он мне – просто друг, почти брат. И девочки – да, завидовали, а я искренне не понимала, что им мешает тоже найти себе Игорька и дружить с ним?