Этим же майским утром она заметила, что на двери соседа по лестничной клетке появился большой, черный, пугающий своей чернотой квадрат. Каждый человек прекрасно понимал, что значила эта геометрическая фигура. Нетрудно было догадаться и Перепелкиной, знавшей, что этот сосед больше не побеспокоит гневными выпадами в сторону нового помощника губернатора. За молодого и как бы прогрессивного лидера молодежи, выдвинутого от недавно образованной партии, она агитировала лично и очень обижалась, когда какой-то «студентишка» позволял себе писать гадости в социальных сетях и на правительственных зданиях в центре города. Обычно пропавшего человека постоянно обсуждали во дворе, где Елизавета трудилась напропалую в своем огородике. Там, перед самым домом, в ее самодельной тепличке, росли огурцы и помидоры, укроп и чеснок, а на клумбах вблизи подъезда всегда цвели гиацинты и крокусы.Вот и сегодня она решила подкормить своих родненьких – именно так называла овощи и цветы. Набрав воды в автомате, зашагала к клумбам, где и принялась за любимое занятие. Солнце нещадно палило, находясь в зените, к счастью, у Елизаветы Ивановны была панамка; в нос ударял отвратительно сладкий запах куриного помета, распространившийся по всей округе.

– Хорошая сегодня погодка для садоводства, – говорила сама с собой Елизавета. – А запах… Ну что запах? Вот все жалуются на него, а я не понимаю, чего все нюхают, когда вокруг такая красота, как мои цветочки? Нюхайте же их люди, и мир заиграет новыми красками. Замечательные у меня цветы!

Источником этого дурного запаха была фабрика, с размахом построенная несколько лет назад. Конечно же, и сама Елизавета, и другие лишь радовались тому, что в районе появятся новые рабочие места.

Ухаживая за цветами, она не заметила, как на скамейке у подъезда уселись две подружки: баба Фрося и баба Тамара. Старушенции были как две капли воды похожи друг на дружку, разве что цвет их платков с рынка позволял отличить одну от другой. У Фроси был красный платок с ромашками, а у Тамары – синий с ландышами. Собственно, и ядовита она была не меньше, чем эти ландыши. Старухи сплевывали в кулек шелуху, вытягивали больные ноги в калошах и общались между собой, перемывая кости каждому, кого знали.

– Аркашу говорят упекли. Все. Нету карасика,

о как, – предложила тему для обсуждения Фрося. Она сплюнула шелуху в кулек от газеты «Комсомольская правда» и продолжила болтать ногами.

– Да ладно? С девятого-то? Аркашу? Мать честная, – отозвалась Тамара. – Это не того ли, который в организации иностранной состоял, как же ее… «За свободную любовь». Или как? Фиг разберешь их, придумает молодежь ерунду и мается. Он же все на митинги ходил, постоянно плакатики расклеивал. Ух, я ему эти плакаты хотела затолкать в одно место. Поделом паршивцу досталось, я так считаю, – Тамара ни на шутку разошлась, гневно жуя семечки и сплевывая шелуху.

От энергии, долго копившейся и теперь вырвавшейся наружу, на нее напал еще больший жор. Старуха, как жернова мельницы, стала перемалывать зерна подсолнечника.

– Квадратик черный висит у него. Мне Сонечка рассказала: она к нему хотела зайти, какой-то инструмент ей нужен был. Приходит ко мне, говорит: «Баб Фрось, а Аркаши то…». И рот раскрыла, представляешь? Стоит с разинутым ртом и выговорить не может. Поднялась я, короче, с ней, хорошо не так низко живу, всего-то на седьмом. И правда: большой черный квадрат, как у этого, ну как же его…

– Малевича, что ли? – предположила Тамара,

у которой к тому времени закончились семечки.

– Да, точно. В общем, жуткая картина, но я сейчас только подумала. А на кой хер, скажи мне, я вообще пошла на девятый? Мне этот Аркаша кто?