Солнце прожигало горячим взглядом все вокруг. Наконец лесная мгла скрылась, и стал виден обклеванный птицами труп женщины средних лет. Она болталась в петле, повешенная после жестокой расправы. Один глаз был выклеван старым вороном, следившим за порядком на той самой поляне, где и висела милая простушка. Серебряного цвета туфельки были выброшены в канаву вместе с сумочкой, купленной в одном из магазинов на торговых рядах, недалеко от Советской площади. Платье в цветочек изорвано и порезано, причем невооруженным взглядом видно, что руку к убийству женщины приложил профессионал, а быть может, и профессионалы.

Конечно, жестокими убийствами трудно удивить жителей Торфянска, уже привыкших к вечерним сводкам в телеграм-каналах, где скрупулезно подсчитывали и смаковали каждую цифру. Десятки и сотни ограбленных, убитых и ставших жертвами насилия по всей стране, униженные и оскорбленные – все они давно стали семьей, пускай не по собственному желанию. Семьей обделенных вниманием со стороны равнодушного общества, полюбившего запираться в своих ничтожно крохотных и оттого ненавистных квартирках.

Индивидуальный террор – атавизм, с которым хоть и неохотно, но борются. Коллективный же, более опасный и всеобъемлющий, столь западает в душу некоторым, что большинство лишь разводит руками и призывает примириться. Принять как должное пропажу людей и появление на их дверях квартир больших черных квадратов предлагают не только в книгах и телешоу, но и в разговорах, как бы невзначай. Любительницей таких разговоров была и Елизавета Ивановна Перепелкина.

Перепелкина ютилась не первый год в однушке на юго-западе города, в новом микрорайоне, выстроенном на старом кладбище, которое легко закрыли и избавились от всякой мишуры: на помойку полетели кресты и ограды, венки и поминальные конфеты, печенюшки и надгробия, позабытые родственничками в суете будней. На другом конце города вроде открыли новое кладбище, а вместе с ним – свалку токсичных отходов, которая хорошо вписывалась в антураж. Мертвым все равно, а вот для выполнения национальных проектов – хорошее подспорье.

Впрочем, родители Перепелкиной были живы, и она, конечно, не интересовалась судьбой чужих могил. Более того, жили они в Старицком районе, в маленькой деревенской утопии, где лучше думалось и дышалось. Елизавета тоже мечтала заработатьна хороший загородный домик, но никогда и ни при каких обстоятельствах не принимала выгодные предложения от импозантных боровов, облюбовавших ее квартиру. Она полагала, что так она выглядит более независимой и успешной дамой. Посещали ее стабильно раз в месяц, многие соседи даже удивлялись, как она успевала совмещать работу в газете, придомовой огородик, походы в театр и клубы, чтение бульварной литературы и личную жизнь, если знакомство на одну ночь можно было назвать «личной жизнью».

Обыкновенным майским утром Елизавета вышла на лестничную площадку. Лифт в девятиэтажке не работал больше года, но Перепелкина запрещала жаловаться, исправно обходя квартиры и проводя своеобразное анкетирование. Оно служило ответом

на вопрос: «А доволен ли ты ЖЭКом?». Привыкшая быть лидером еще со школьных времен, Елизавета Ивановна была строга с юнцами, жаловавшимися на алкоголиков в их подъезде и постоянное отключение горячей воды. Перепелкина разводила руками и на резонные замечания всегда отвечала отказом

в помощи. Как председатель домового товарищества (так назывались ее посиделки с пенсионерками, критикующими и восхваляющими правительство день ото дня), она считала своим долгом поддерживать мнимую «стабильность». При каждом споре женщина уверенно оппонировала, заставляя своего противника самоуничтожаться. И, доводя очередного жалующегося на жизнь до истерики, Елизавета мысленно ставила себе своеобразный плюсик, так как вера свои лидерские качества укреплялась и укреплялась.