Перебегая от одного раненого к другому, Петухов обещал поднять жалование втрое.

– Каждую третью купюру забирайте себе.

И поторапливайтесь, пора подавать десерты!

К каждому подбегали с эклерами в глазури, имбирными пирожными и мороженым из базилика с клубнично-бальзаминовым соусом. Официанты запихивали сладости в рот супротив воли гостей, поглощенных танцами и песнями.

Ближе к вечеру, когда проклятое всеми апельсинового цвета солнце покатилось за горизонт, а северо-западный ветер, неожиданно пришедший с реки, подарил живительную прохладу, в зал к депутатам и их семьям ввалились недовольные соседи. Матерые бюджетники и не только раскидывали стулья, скидывали со стен картины, громили бра и канделябры. Впереди этого гапоновского шествия шагала Людмила Васильевна. Дрожащими руками она угрожала Петухову. Трясущиеся груди пенсионерки вызывали жалость и ироническую усмешку коммерсанта, ждавшего этот момент целый вечер. К тому времени ему удалось обсчитать оба зала на несколько сотен тысяч рублей. Валютный водопад ревел, неся купюры разного номинала в карманы бывшего театрального режиссера.

На миг затихла музыка. Умолк «Сектор Газа» и Цой, Штраус и Бетховен. Две внушительные толпы таких разных и настолько похожих людей встали друг напротив друга. Рефери Анатолий Сергеевич оказался между молотом и наковальней. Два мира, встретившиеся в этом чудном заведении, хотели сойтись в смертельной схватке. Могильная тишина спустилась вместе с гелиевыми шариками и упавшими с потолков корзинами с цветами.

– Довольно! Мы долго терпели, сколько можно! Анатолий Сергеевич, мы требуем вернуть все наши деньги и завернуть пирожки и красную рыбу с собой.

– Пирожки обязательно! Очень вкусные! – пискнула аспирантка Петра Семеновича.

– А чем это вы недовольны, уважаемая?

У нас тут между прочим праздник. А вы… А вы…

А вы вообще голосовали за меня? – пропитым голоском вопрошал Геннадий Антонович.

– Я за коммунистов всегда голосую. Вам доверия нет никакого! Твари, предатели! Чубайсово отродье. И вы такой же, Петухов. Подлипала и приватизатор. Да я в этом здании… Да я! Да мы с Петром… в лучшие годы! Ох, мне плохо! – пенсионерка так умаялась, вспоминая лучшие годы времен застоя, что свалилась в обморок.

Родственники, вытаращив удивленные глазенки, не знали, чего и предпринять. Добродушный депутат кинулся к женщине, приник к пухлым губам. Приводя супругу покойного в чувство, он невольно, сам того не зная, оживил Людмилу Васильевну, уже готовившуюся встретиться с мужем на том свете.

Раздались бурные аплодисменты. Новая Россия протянула руку помощи России старой. В этом жесте режиссер Петухов усмотрел лучшую кульминацию, предложив отпраздновать день рождения нового человека и помянуть смерть старого вместе. Заслышав неординарную, но смелую идею, люди разного достатка и свойства, возраста и вероисповедания бросились обниматься с совершенно чужими для них людьми. Инженеры целовались с программистами, депутаты обжимались с преподавателями, кассиры танцевали с коммерсантами, бухгалтеры закусывали с девелоперами.

Рекой лилось шампанское, до которого добрались и несовершеннолетние.

Дети упивались безвластием на этом празднике жизни, где они смогли дорваться до бурбона и портвейна.

Дамы бальзаковского возраста пили на брудершафт с секретарями и клерками, годившимися в сыновья, прикусывая жареными раками.

Всуе античного веселья разбили Петра Семеновича, истоптав парадный портрет труженика тыла и почетного профессора нескольких университетов. Затихло и дитя. Папаша с мамашей, недавно выписанной из стационара, развлекались как в последний раз, танцуя и венский вальс, и пламенное фламенко, и страстное танго. Выглядело это все потешно, но в завершении этого концерта раздались пламенные аплодисменты. Овации опьяняли молодых родителей, утративших связь с реальностью.