Когда порода начала развиваться, селекционеры нового поколения, подобные Томасу Бейтсу, стали покупать животных из линии Коллингов просто как обладателей безупречного происхождения. Для Бейтса качество скота определялось не производственными показателями, а генеалогической чистотой происхождения, находившей отражение в кличках его животных, сплошь Герцогов и Герцогинь. Бейтс запустил программу еще более интенсивного инбридинга, оставив позади братьев Коллинг (невероятное достижение!), и поучаствовал в издании в 1822 году первой племенной книги шортгорнской породы скота. С этого началось неизбежное соревнование между линиями, отстаивавшими свою чистоту, из-за которого многие животноводы брезговали скрещивать свой скот с чужим, подозревая тот в низком происхождении{31}.

Любительская селекция шортгорнов превратилась в забаву богатой элиты, идя рука об руку с соревнованием титулов и кровей. В отличие от лошадей, в которых ценили резвость – главный источник престижа и призов их аристократических владельцев, шортгорнов отбирали по признакам внешнего вида. Публика тоже любила смотреть на них. Когда в 1802 году в Лондоне напоказ выставили огромного шортгорна по кличке Даремский Бык, за один день было продано билетов на 97 фунтов, что в ценах 2014 года эквивалентно 7,74 тысячи фунтов (12,9 тысячи долларов). Кроме того, отпечатанные изображения этого тучного создания приобрели более двух тысяч человек{32}. На картинке предстает гротескно жирное туловище на ножках-спичках, с крохотной головкой; это сознательное преувеличение диспропорции прекрасно демонстрирует, к чему стремились селекционеры. Это все равно что искать вдохновение по части идеальных женских форм, листая Vogue или, того хуже, порноиздания. Историк породы Джон Р. Уолтон с презрением пишет о «перекормленных выставочных шортгорнах, чья генеалогия так же сомнительна, как и генеалогия их владельцев»{33}. Последним было не важно, можно ли использовать животное, все упиралось в его происхождение.

Такое времяпрепровождение надменной аристократии перекинулось из Великобритании в США. В 1860-х годах скот, напрямую происходивший от поголовья Бейтса, стали сбывать в штатах Северо-Востока по сумасшедшим ценам. Решающим моментом стал аукцион в Нью-Йорке в 1873 году, когда корову-семилетку, Восьмую Герцогиню Женевскую, купили за целых 40,6 тысячи долларов, что эквивалентно нынешним 830 тысячам долларов{34}. Корова вскоре испустила дух{35}. Как пишет Джон Уолтон, игнорирование функций поставщика молока и мяса в пользу «бесполезного паразитирования» запятнало репутацию шортгорнского скота{36}.

Тем не менее даже к середине XIX века зарегистрированные селекционеры представляли собой лишь небольшое меньшинство владельцев шортгорнов. Племенную книгу можно считать эквивалентом высокой моды, экстравагантной и непрактичной, однако распространение идей и скота, которое постепенно охватывало и более осторожных и консервативных фермеров, оказалось долговременным процессом, готовившим фермерское сообщество к дальнейшим переменам. Шортгорны были первой, но далеко не последней улучшенной породой молочного скота.

На противоположном от родины шортгорнов берегу Северного моря, в Нидерландах, своя длительная история молочного животноводства. Еще в 1640 году город Гауда производил в год пять миллионов фунтов сыра{37}. Луга голландских низин были хороши как пастбища, но нехватка территорий заставляла тамошних фермеров идти на ухищрения, чтобы увеличить производительность. Сначала они маниакально собирали коровий навоз как удобрение для своих полей, потом перенесли внимание на самих животных. К концу XIX века черно-белая голландская порода получила всемирное признание из-за своей высокой удойности, чем привлекла пристальное внимание в США. Американская селекция на основе голландской генетики воцарилась в молочном животноводстве на весь ХХ век и на начало XXI века. Мы живем в эру голштинизации.