Эта странная и одновременно столь естественная для городского жителя картина, причём естественная настолько, что люди просто перестали её воспринимать за нечто особенное и рукотворное, искренне считая её неотъемлемой частью большого города, глубинно потрясла Кнопкина.

Иван поднялся, искренне поблагодарил мужчину, протянувшему ему руку помощи, и, дождавшись, когда все разойдутся, присел на корточки, чтобы получше разглядеть то, что находится у всех под ногами.

И на своё удивление, он увидел очень многое. Серые, коричневые, зеленовато-жёлтые и красноватые камешки разных размеров и форм были намертво скреплены между собой застывшей массой, превратившейся в камень. Тёмные трещины, словно разломы литосферных плит, разделяли огромные асфальтовые куски на разные континенты, между которыми зияли пустоты необъятного пространства, куда стекали, впитываясь в землю, целые реки талой и дождевой воды.

При ближайшем рассмотрении асфальт уже не казался Кнопкину серым и ровным, но напротив, казался разноцветным, волнистым и почти живым. Да, он дышал, он шевелился и парил, он перекатывался тысячами маленьких песчинок, он перемещался в пространстве так же, как перемещается пустыня Сахара, он накапливал солнечное тепло и охотно укрывал в своих расщелинах и невидимых человеческому глазу потайных местах маленьких муравьёв. Он вздувался крошечными вулканами, толкаемый снизу травинкой, и охотно уступал место растущей жизни. Асфальт казался уязвим и хрупок, полезен и необходим. Теперь Кнопкин смотрел на асфальт не как на отъявленного противника жизни, но как на её помощника и друга.

– Ведь прорастает же сквозь асфальт трава, ведь пробиваются тонкие ростки одуванчиков? – безмолвно спрашивал себя Иван, и сам же себе отвечал: – Да, прорастает, да, пробиваются. И всё это говорит только об одном, о том, что при наступлении жизни асфальт отступает и прогибается, асфальт уходит в небытие. А эти многочисленные трещины, похожие на вены, не говорят ли они мне о том, что асфальт это живой организм? Конечно, говорят. И когда мы наступаем на его раскалённое солнцем тело, то асфальт издаёт еле слышный звук. Это не что иное, как звук боли, это скрежет костей и треск разрываемой плоти. Мы все ходим по костям и жилам, и каждый шаг мы должны помнить об этом. Асфальт в рытвинах и канавах, разбитый и потрескавшийся, всё это дело наших рук и ног. Умирающий асфальт похож на человека, лежащего на смертном одре. И эта смерть, какой бы естественной и лёгкой они ни была, выглядит всё так же жутко и пугающе, всё так же жалко и противоестественно. Но никто из нас не оплакивает умерший асфальт, никому из нас и в голову не может прийти то, что этот кусок гудрона и липкой смолы, перемешанный с колотыми камнями, есть не что иное, как плоть, помнящая каждый наш шаг. Каждый человек, проходящий по асфальту, оставляет свой невидимый след, который помнит асфальт. Он знает размер ваших ног, слышит ваши слова, которые произносите вы, весело болтая по телефону, он знает вес вашего тела, и ваше имя, и ваш рост. Асфальт знает всё про каждого из нас, включая список наших заболеваний и группу крови.

– Как? – спросите вы.

– Да очень просто, – отвечал сам себе Кнопкин, – вспомните сами себя. Разве никогда вы не плевали на асфальт? Разве никогда вы не дотрагивались до асфальта потной ладонью? Разве никогда вы не выплёвывали жевательную резинку или недоеденную конфету? Ну что? Вспомнили? Ну, так вот. Знайте, что ваша слюна содержит не только влагу и остаток пищи, она содержит и ваш родословный, генетический код. И в тот день, когда человек сможет считывать информацию, накапливаемую асфальтом, как компьютер считывает информацию с флеш-карты, он сможет узнать всё про любого из живущих на этой земле, кто хоть раз ступал на асфальт. И эта база данных будет самой богатой, самой исчерпывающей и самой независимой в мире.