Замок на холме Александр Хацкевич

Часть 1

Знаки

Деревянное лицо постепенно выходило из тени. Все глубже прорисовывались черты лица: запавшие глаза под нахмуренными бровями, плотно сжатые губы. Взгляд деревянных глаз был устремлен вдаль и словно прорезал тончайшую дымку раннего утра, наблюдая за тем, как постепенно просыпается природа вокруг.

Солнце едва выглядывало, а его посланникам-лучам уже не терпелось начать новый день. Они бежали играть, выпрыгивали из-за горизонта, мягко касаясь каждой черточки, трещины на деревянном лице. Но само Солнце еще не спешило, будто чего-то ждало. Может оно желало задержаться на мгновение на этой границе света и тьмы, дня и ночи, чтобы деревянное лицо смогло насладиться этим недолгим, но таким невероятным переходом. Когда природа есть абсолютная тишина и спокойствие, и ничто не нарушает её, то действительно кажется, что время замирает. Тишина звенит в предрассветном тумане, вот-вот и это мгновение перехода завершиться. Деревянное лицо видело это тысячу, миллионы раз и будет видеть ещё столько же. Оно не может уловить уже этого мгновения, когда день и ночь соприкасаются и становятся единым целым, для деревянного лица все превратилось в вечность, а время исчезло.

Старое деревянное лицо, тотем бога Сварога, увидело, как загорается новый день. Тотем видел очертания леса, в котором ночные обитатели готовились ко сну. Видел, как едва уловимо шепчутся деревья на старом языке. И он когда-то знал этот язык, но забыл о нём, как и забыл, кем он когда-то был. Солнце, выйдя из-за горизонта, увлекаемое лучами-проводниками, уже полностью осветило лицо Сварога. А потом и его руки, сжимающие подкову и молот; засохшую кровь и голову козла, которые лежали на земле посреди других даров. Неуловимая граница дня и ночи была разрушена, и власть света вступила в свое законное право.

Поселение встало еще раньше, чем лучи-озорники начали выскакивать из-за горизонта. Мужчины открывали хлева и выводили сонных коров, чтобы Мокша-пастух забрал их на пастбище; а петух, видимо, еще не догадываясь, что его работа не понадобится сегодня, закукарекал во весь голос. Женщины зажигали печи, и дым поднимался почти над всеми домами поселения. Дети же помогали родителям: кто собирал на огороде необходимые травы, а кто чистил праздничную одежду, которую будет надевать вечером. Мужчины одевались в белые длинные рубашки и льняные штаны, подпоясывались орнаментальным поясом, женщины же одевались в красные платья с тонким белым пояском и венком на голове с разноцветными ленточками. И когда придет вечер, все поселение отправится на праздник в Волотов Дом.

Все дома были похожи в своих приготовлениях. Как раз возле одного из таких домов на окраине поселения стоял Данка. Юноша уже почти взрослый, через еще одно лето ему будет тринадцать, и он сможет доказать, что заслуживает носить настоящий меч или лук, в зависимости от того, что решат старейшины. А пока он ходил с затупленным старым мечом, который поменял поколений десять владельцев. Данка порой представлял, держа его в руках, что это меч одного из древних героев тех сказаний, которые рассказывала ему на ночь мама. И тогда у него получалось сделать удар немного лучше, а то и вовсе заставить скупого на проявление эмоций Яра похлопать его по плечу в знак одобрения. Но лето надо было еще прожить, а точнее сегодняшний праздник, тогда все станет более понятным. Когда Солнце коснулось его лица своими лучами, юноша направился во двор – Мокша-пастух не любил ждать, поэтому коровы должны были стоять до его прихода.

Хозяйство у Данкавой семьи была небольшое, но все же хорошее. По сравнению с другими, Данка мог сказать, что они жили даже богато. Другим приходилось труднее. Хотя каждый старался помочь соседу – так жить было проще от одного лета к другому. А хозяйство и состояло, что из десятка куриц и пару петухов, две свиньи с многочисленными поросятами и кабана, две коровы с теленком, десяток кролей, но самое ценное – лошадь. Отец Умислав какое-то время работал в Волотовом Доме, и старейшины подарили им коня до следующего лета, о таком мечтали в каждом доме в поселении. С конем было в несколько раз проще вести хозяйство – и землю побороновать, и если ехать надо было далеко, или что-то доставить быстро, или на уборке сена сразу забрать несколько стогов. А если не хотел брать коня, так приходилось впрягаться в плуг самому. Ведь по закону за коня нужно было отдать половину урожая. Данка не понимал, откуда такие законы и часто спрашивал об этом у отца вечером, когда вся семья собиралась на ужин. Отец от ответа уходил, переводя тему на что-то другое, спрашивая Миру, старшую сестру, кто ей больше нравится из сыновей Мстивоя.

Проходя мимо окна, Данка услышал, как мама Иванка говорит, что нужно сделать по хозяйству его сестрам. «Златка, как всегда, не слушается», подумал Данка. Он невольно улыбнулся про себя и пошел дальше.

– Данка, выпусти кур сначала! – услышал он возбужденный крик матери. На нее сегодня свалилось работы больше, чем обычно, а сестры помогать не хотят – у Златки одни игры на уме, впрочем, как и у Миры, только игры у них разные: куклы у Златки и юноши у Миры.

– Хорошо, – крикнул Данка в ответ и неохотно открыл хлев.

Курятник был сделан в дальнем углу, рядом с дверью стояли коровы Черница и Милавица с теленком Орликом, и хотя к месту огороженного под кур было всего лишь, что пройти два шага, но и этот путь казался ему долгим.

Данка вошел в хлев, коровы сразу подняли свои головы. «Сейчас, сейчас», отмахнулся Данка от них. Сначала нужно было выполнить мамину просьбу. Но когда Данка подходил к маленькому штакетнику, который огораживал место для кур, что-то внутри него дернулось, что-то было не так, как всегда – за оградой было тихо, из-за нее не раздавалось ни одного звука. С замирающим сердцем, парень заглянул за него и от того, что он увидел, у него перехватило дыхание, а в горле закололо так, будто он проглотил рыбью кость. Внутри лежало несколько окровавленных куриных тушек. Скорее это больше напоминало месиво из перьев, куриных внутренностей и крови. Невозможно было разобрать, где голова, а где крылья, только желтые лапки торчали кое-где из этого месива. Остальные куры сжались в углу так, словно хотели стать частью стены, петух был позади, он втягивал голову и отворачивался от того зрелища, которое предстало перед взором его. Данка выбежал на улицу.

– Мама, – Данка сглотнул, «рыбья кость» поцарапала ему горло, но стало легче, и он позвал громче, – мама! Скорее сюда! Мама!

– Что такое? Что случилось? – Иванка прибежала почти сразу, испугавшись крика.

– Мама, сюда. Смотри.

Когда Иванка заглянула за штакетник, то осела на пол. Она только открывала рот, как рыба, пойманная на крючок, и смотрела выпученными рыбьими глазами на страшную картину перед собой. А потом слезы так и брызнули из ее глаз.

– Чего кричите? – подошел Умислав. Он только бросил взгляд на кровавое месиво на полу, не сказав ничего. Желваки на его прямых скулах напряглись, лицо его задеревенело, словно кто-то наслал на него проклятие. Умислав поднял жену и вывел на улицу, поцеловал ее в лоб. Вытер большим пальцем слезы с её щеки. А потом, странно прокашлялся, будто и у него в горло засело что-то, и произнес еле слышно плотно сжатыми тонкими губами, спрятанными под густой русой бородой:

– Иванушка, не плачь. Это куница. Она часто ходит. Слава богам, что остальные живы.

Из дома выбежала Мира, а позади Златка со сшитой куклой в руках.

– Мама, там печка не разжигается, что нам … – Мира осеклась на полуслове, заметив слезы на щеках матери. – Что-нибудь случилось? Я слышала, Данка кричал.

– Все в порядке, ничего страшного, – ответила Иванка, вытерев слезы. – Ну-ка, марш в дом, у нас еще много работы!

Иванка взяла за руки дочерей, когда Златка так и норовила извернуться и подбежать посмотреть, что же все-таки так напугало ее родителей. Но Иванка держала крепко, и силой увела их в дом.

– Так, Данка, ты выводи коров. Не говори никому, что видел сейчас, твоя мать тоже знает, что нужно молчать. Может тогда беда и пройдет мимо. Я сам куриц посчитаю! Выводи коров, не стой, – сказал отец.

Данка молча отвязал коров и теленка, искоса поглядывая на отца, когда тот, присев, поднимал часть штакетника и входил внутрь, что-то шепча себе под нос. А что не надо говорить про куриц он знал и так – дурной знак на праздник. Не хватало, чтобы все в округе знали об этом. А если узнают все, то там и до старейшин может дойти, и тогда у них сегодня никакого шанса больше не будет, остается только надеяться на милость богов.

Юноша погладил Чернику по черной гладкой морде, она вся была черная, поэтому так и назвали. И на мгновения Данке показалось, что корова тоже чем-то встревожена. Когда он ее отвязал, она упиралась и не хотела идти, хотя всегда первая выбегала во двор. А сейчас крутила головой и не двигалась с места. Ему пришлось тащить ее силой, и через несколько минут она пошла. Как ни странно, но то же самое случилось и с Милавицей. Хотя и поддалась корова легче. А вот Орлик выбежал сразу, как только Данка его отвязал. Запрыгал по двору, радуясь тому, что может прыгать и бегать, а не стоять в хлеву, переминаясь с ноги на ногу или валяться на соломе.