Прежде всего, исходя из его центрального тезиса о нашей тотальной самопоглощенности, истинная, кристально чистая эмпатия в мире Грина – это невероятная редкость, почти исчезающий вид. Если наше эго, этот вечно голодный зверь, неустанно требует внимания, лести и подтверждения собственной значимости, то искренне, без остатка поставить себя на место другого, почувствовать его боль или радость без малейшей примеси собственных интересов, проекций и выгод, становится задачей почти невыполнимой. Грин как бы намекает, что чаще всего то, что мы с готовностью принимаем за подлинную эмпатию, на деле оказывается либо поверхностным, чисто интеллектуальным кивком («да-да, я прекрасно понимаю, что тебе сейчас плохо»), либо хитрым способом потешить собственное самолюбие, почувствовать себя великодушным, добрым и сострадательным – то есть, опять же, накормить свое ненасытное эго.

Далее, поскольку Грин видит наш мир как безжалостную арену вечной борьбы за власть и влияние, он рассматривает эмпатию, или, точнее, ее искусную имитацию, как один из самых мощных стратегических инструментов в арсенале умелого игрока. Умение убедительно казаться эмпатичным, внимательным, понимающим и сочувствующим – это идеальный камуфляж, позволяющий втереться в доверие, ведь люди охотнее раскрывают свои души и потаенные мысли тем, кто, как им кажется, способен их понять и разделить их переживания. Такое проявление «эмпатии» способно обезоружить, снизить бдительность собеседника, усыпить его инстинкты самосохранения, заставив почувствовать себя в полной безопасности. Демонстрируя участие, можно незаметно собрать ценнейшую информацию, выведать уязвимые места, скрытые потребности и тайные страхи человека, чтобы впоследствии, в нужный момент, хладнокровно использовать их в своих целях. Играя на тонких струнах сострадания или умело вызывая чувство вины, можно незаметно подтолкнуть человека к действиям, которые выгодны исключительно манипулятору. Грин, по сути, открыто учит, что искушенные стратеги, включая самых талантливых нарциссов, виртуозно симулируют эмпатию для достижения своих корыстных целей. Для них это не порыв души, не искреннее чувство, а тщательно отточенный, доведенный до совершенства навык производить нужное впечатление в нужный момент.

С другой стороны, для тех немногих, кто действительно обладает от природы или развил в себе подлинную, глубокую эмпатию, это драгоценное качество в гриновском суровом мире превращается в опасную уязвимость, в ахиллесову пяту. Искренне сопереживающие, открытые души – это легкая, почти беззащитная добыча для безжалостных манипуляторов и токсичных нарциссов, которые, как опытные кукловоды, играют на их обостренном чувстве долга, легко вызываемом чувстве вины или неуемном желании помочь ближнему. Их эмпатия, их самое светлое качество, цинично используется против них самих, превращаясь из дара в проклятие.

Таким образом, Грин совершает дерзкий переворот, выворачивая наше привычное, во многом идеализированное, представление об эмпатии наизнанку. Вместо того чтобы видеть в ней краеугольный камень человечности, фундамент для здоровых связей и взаимопонимания, он представляет ее либо как чрезвычайно редкий и почти недостижимый идеал, либо, что гораздо чаще, как хитроумный инструмент для обмана и манипуляций, или же как опасную слабость, которой без зазрения совести пользуются прожженные хищники. Его фокус смещается с созидательной, объединяющей силы эмпатии на ее темную сторону – на ее стратегический и манипулятивный потенциал. Это, безусловно, входит в резкий диссонанс с взглядами современной психологии, которая активно изучает различные грани эмпатии, такие как когнитивная способность понимать чужие мысли и аффективная способность разделять чужие чувства, и неустанно подчеркивает ее критическую важность для здорового социального взаимодействия, формирования моральных устоев и поддержания психического благополучия. Хотя психологи и признают, что эмпатия, увы, может быть использована и в корыстных, манипулятивных целях (например, умелыми мошенниками или беспринципными соблазнителями), они никогда не сводят всю ее многогранную суть исключительно к этому циничному аспекту. Грин же, напротив, делает именно такой акцент, последовательно выстраивая свой довольно мрачный, но по-своему завораживающий, взгляд на человеческую природу.