Тогда он почти ударил её. Почти. Было так близко, что Диана, кажется, почувствовала пощёчину, которой не было.

– Посмотри, в кого ты превратился! – прошипела она. – Посмотри на себя, Майкл! Меня тошнит от одного твоего вида!

Эти слова сработали как триггер для его омытого виски сознания. Он занёс руку, представляя звук, с которым его ладонь коснётся её щеки, представляя синяк на её скуле, как голова дёрнется вправо и ударится о шкафчик, в котором они держали хлопья.

– Думаешь, ты крутой? Хочешь ударить меня? Ну давай! Давай, Майкл! Ты ведь больше ни на что не способен, только жрать виски и бить свою девушку. Только бить, больше ничего. У тебя ведь даже не встаёт, ковбой! Ты помнишь об этом? Твой дружок уже сдался, так что всё, что тебе остаётся – это хорошенько мне вмазать!

И она засмеялась. Хохотала прямо ему в лицо и смех этот был с привкусом страха и истерики. В бессильной ярости Майкл намотал светлые волосы на кулак и потряс её как куклу.

– Заткнись! Заткнись, Ди, иначе… Клянусь богом, я…

К горлу подкатил отвратительный ком желчи и он едва не захлебнулся. Пришлось отпустить её и сблевать в раковину.

– Я же говорила, Майкл. Ты омерзителен.

Диана ушла. И это было хорошо, потому что он действительно ничего не мог ей сделать. Он не хотел её бить. Он не хотел делать ей больно. Возможно, он хотел трахнуть Ди, разложив на столешнице между салфетницей и солонкой, но сказать наверняка было трудно. Его нижний этаж давненько не подавал признаков жизни, тут она верно всё сказала.

В тот вечер Майкл сел на пол и заплакал впервые за свою сознательную взрослую жизнь. После он залез в шкаф, в коробку из-под кроссовок, и выпил спрятанную там половину мистера Бима[3]. Это помогло. Это всегда помогало.

Через месяц Диана собрала свои вещи, вынесла всё, включая корм для Дори, их золотой рыбки, почившей с год назад. Майкл восхитился её предусмотрительностью: Диана даже сменила простыни, чтобы не оставить ему ни частички своего ДНК. Вот как он ей опротивел. Это был провал и успех года одновременно.

Майкл не расстроился: когда-то они хотели завести собаку, большой дом в пригороде, двоих симпатичных малышей. Он собирался пойти учиться дальше, стать дипломированным врачом, спасать жизни. Диана хотела открыть свою маленькую клининговую компанию, порядок был её страстью. Все эти американские мечты сначала помогали Майклу цепляться за здравый смысл, но после потерялись где-то на пути к пабу Дэна. Он оплакал их давным-давно в гордом одиночестве, сидя за полированной барной стойкой.

Диана была права: он всем опротивел. На работе ему пригрозили увольнением, но ввиду чрезвычайного положения оставили в штате. Толку с этого было мало: с ним соглашался ездить только старый Дэйв, которому вообще было наплевать, с кем кататься, лишь бы он не был «грёбаным янки». Майкл сомневался, что Дэйв знал, кто такие янки, но был рад, что оказался на них не похож. Дэйва он считал не самым плохим попутчиком на пути к концу своей карьеры.

– Вот увидишь, однажды какой-нибудь педик пожалуется на тебя, Майки. Ты воняешь хуже свиньи в помойной куче.

– Заводи, Дэйв. Надо ехать. Учительнице из Шорвуд Хилс нечем дышать.

– Они пожалуются на тебя, Майки, они это любят. Им только дай возможность поиметь твою задницу, так они ж сразу по локоть вставят.

– Господи, Дэйв, да какого хрена ты несёшь?! Как насчёт сменить тему? Может, нам стоит обсудить твой судебный запрет на приближение к собственным детям? Что ты сделал, кстати? Едва не переехал младшенького на своём Плимуте?

– Я не видел его, понятно?! – зарычал Дэйв. – Закрой пасть и не трепи, чего не знаешь!