Юра Леонид Скрипко
Дизайнер обложки Наталья Александровна Скрипко
© Леонид Александрович Скрипко, 2020
© Наталья Александровна Скрипко, дизайн обложки, 2020
ISBN 978-5-0051-4639-7
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
Посвящение
Настало время ветреную память,
К порядку наконец-то приучить,
Себя картиной старой позабавить,
И дней минувших сладость ощутить.
Пленён таким желаньем до предела,
От строчек первых я толкаюсь смело,
Хочу воспоминанья всполохнуть,
К друзьям своим из детства заглянуть.
Надеюсь только – старые сомненья
Не отвлекут от мысли правильной меня.
Мои герои, я прошу прощенья,
Коль к вам несправедливым буду я.
Пускай годами спутанные струны,
Балладой новой в сердце оживут,
И раны прежние на время заживут,
Когда я вспомню дни, в которых самым юным,
Тот Юра, как и я когда-то был,
О чём я рассказать здесь поспешил.
Глава 1
Рассвет был долог и тревожен,
И мне не нравился совсем,
Но что же делать – осень всё же,
Ноябрь всё ж самозабвен.
Запузырились снова лужи,
И каждый третий стал простужен.
Злой ветер снова зашумел,
По крыше дождик загремел,
Неумолимо стало небо,
Я выйти из дому не смел.
Но в Спиридоньевском дом восемь,
На непогоду несмотря,
Неважно, летом или в осень,
Иль в середине ноября,
Шаги считая одиноко,
Опять по лестнице широкой,
На службу люди вниз спешат,
По стрелке часовой кружа.
А самых первых, как обычно,
Ведут детишек в детский сад.
Стучат лопатки по перилам,
И равнодушен детский взгляд,
День впереди как вечность длинный,
И нелюбимый детский сад.
Идут послушными шагами,
Поняв действительность едва ли.
Они ещё во сне живут,
Но подчинившись вниз идут.
С постели тёплой только-только,
Соседи нехотя встают.
Вот где-то пахнет, подгорая,
На сковородке колбаса,
А дальше за дверьми ругает
Нещадно баба мужика.
Опять под утро он явился,
Витиевато извинился,
И даже пробовал обнять.
Потом, пытаясь брюки снять,
Махнул на жизнь свою устало,
Пошёл на кухню досыпать.
Сосед направо – А. Шаглинский,
Нарезал дольками бекон:
Овсянку с завтраком английским,
Маце предпочитает он.
За стенкой радио играет,
Пенсионерку пробуждая.
Хоть ей не нужен серый день.
Вставать ей скучно, да и лень,
Она по праву заслужила,
Свой пенсион и бюллетень.
Пускай нагретые квартиры,
Покинуть люди не хотят,
Но долг велит им торопливо,
Оставив байковый халат,
Бежать скорей под эти хляби,
Не забывая зонт и шляпу.
А значит быстро закусив,
Горячий кофе не допив,
Они спешат для дел житейских,
Своим желаньям изменив.
Как мозаичные крупицы,
Зонты ожили в темноте,
в метро народ попасть стремится,
Вращаясь в пёстром фуэте.
Строители, врачи, студенты,
Внештатные корреспонденты,
Здесь утром все. Высокий чин,
Бразильским кофе ободрим,
Мелькнул как призрак на дороге,
Среди назойливых машин.
Шумит, кипит и рвётся швами,
Неугомонная Москва,
Поверит кто – недавно сани
Возили по Тверской дрова.
Ещё москвич иной припомнит,
Как за Плющихой огороды,
Капустой белою цвели,
И как мохнатые шмели
В душистый цвет весною лезли.
Жизнь изменилась. Москвичи,
Теперь в обед вкушают суши,
В спортзалы им ходить не лень,
Без новых гаджетов им душно.
Они готовы ночь и день,
Волчками здесь и там крутиться,
Не покладая рук трудиться,
Чтоб бренды новые купить,
И вас однажды удивить.
А кое-кто не забывает
По филармониям ходить.
Излишне, впрочем, увлекаться,
Сейчас их жизнью ни к чему,
Иначе будем удаляться,
От темы, судя по всему.
А потому, я, неотложно,
Минуя лужи осторожно,
Оставив суши на потом,
Хочу вернуться в старый дом.
(О нравах мы поспорим позже,
В приличном баре за углом).
Я жажду нашего героя,
Представить публике уже,
К нему тихонько дверь откроем,
Где на последнем этаже,
Он нежится в постели сонной.
Прозрачным тюлем приглушённый,
К нему крадётся первый свет.
Здесь посторонних звуков нет,
Но сладкий сон вот-вот прогонит,
Такой настойчивый рассвет.
Но как же оторваться сложно,
От грёз чарующего сна,
Прогнать Морфея невозможно,
Когда видений пелена
Уютно веки оплетает,
И в новый день не отпускает.
Последний сон не дай спугнуть,
Замри же солнце на чуть-чуть!
Но как не тыкайся в подушку,
Уже так сладко не уснуть.
Сопит герой под одеялом,
Пуховым, тёплым и родным,
Подушку обхватив упрямо,
Вопросом мучаясь одним:
«Раз спится утром так приятно,
Создали утро, вероятно,
Чтоб до обеда людям спать.
А значит рано мне вставать!»
Но мама мыслей ход прервала,
Прикрикнув: «Хватит там лежать».
И третьеклассник, покорившись,
Нечеловеческой судьбе,
На маму даже посердившись,
С великой жалостью к себе,
Встаёт и жмурится от света.
В пижаму синюю одетый,
Надвинув тапки как-нибудь,
Он мимо кухни держит путь.
Там кашу бабушка готовит,
Овсянку снова – просто жуть.
Блистают в ванной нестерпимо
Краны, два зеркала и пол,
А тюбик с пастою малинной
Лишь подтверждает мысль о том,
Что жизнь устроена прескверно.
Нет хуже ничего наверно,
Чем эта школьная пора,
Чем эта ранняя заря,
Уроки, геркулес, ноябрь,
И дождик этот навсегда.
В таких раздумьях воду Юра,
Открыл и сделал потеплей,
Взял пасту сладкую угрюмо,
И белых, жирных кренделей,
На щётку и на лоб намазал.
Усердно пальцы перемазав,
Он на стекле большую «Ю»,
И с ней фамилию свою
Оставил росчерком небрежным,
Найдя забавной ту мазню.
Со скуки кран ревущий пальцем,
Он осторожно перекрыл.
Фонтан немедленно страдальца,
До пят конечно окатил.
Но Юра воду жмёт сурово,
И всё случается по новой:
Одной рукой он чистит зуб,
Другою топит всё вокруг.
Так и стоял бы в ванной вечно,
Кабы не в дверь серьёзный стук.
Отец настойчиво под дверью
Неодобрительно кричит:
Умыться просит побыстрее,
Ведь каша может и остыть.
В итоге дверь он открывает,
Наскоро сына умывает,
Хватает на руки и вот,
Как куклу до стола несёт.
Где бабушка хлопочет с кашей,
И мажет маслом бутерброд.
Внучку кладёт тарелку с горкой:
«Не морщься, кушай поскорей»,
– Куда ты наложила столько! —
Но папа: «Будешь здоровей!»
– А ты? – «Поел и убегаю»,
– Когда вернешься? – «И не знаю.
Горит, большой квартальный план.
Работы много, знаешь сам.
Одень на улицу калоши,
И не балуйся в школе там.
А вот и мама. Здравствуй, Лена!
Всех обнимаю, побежал».
– Ты помнишь, Паша, что проведать
Должны Петровых? К ним на чай,
В субботу едем, – «Помню, помню,
Сей долг досадный мы исполним».
Схватив печенье со стола,
Через мгновение спустя,
Он выбегает из подъезда
Под дождик, не раскрыв зонта.
Здесь, разделив поток бурлящий,
Из мрака выхватив лицо,
К нему немедля Форд блестящий,
Спешит с подмогой под крыльцо.
На дом и окна оглянувшись,
Хозяйке Форда улыбнувшись,
Наш Павел брюки приподнял,
Портфель удобней подобрал,
На подогретое сиденье,
С хозяйкой рядышком упал.
Отметим сразу, что признанье,
И одобрение у дам,
Любовь, восторг и обожанье,
Он сохранил к своим годам.
И он любил необычайно,
Хотя недолго и случайно.
Он в юности уже считал,
Что век и так обидно мал,
А потому себя союзом,
Тогда упорно не вязал.
Взрослея, вёл себя практично,
И скоро к роскоши привык,
Имел доход весьма приличный,
Не сомневаясь ни на миг,
Что хватка в бизнесе и чувствах
Не всем подвластные искусства.
Но он законы все познал,
И без усилий прерывал
Поползновения любые —
Любовниц загодя менял.
Он никогда не рисовался,
Себе он цену твёрдо знал,
Он от души всегда смеялся,
И плотный ужин уважал.
Спокоен, лёгок и подтянут,
В вельветовый костюм затянут,
Чуть поседевшие вески,
Духи как капельки росы,
Сандалии ему и шорты,
Категорически не шли.
Он представлялся просто – Павел,
Улыбкой образ подкреплял,
То замолчит, то шутку вставит,
Глядишь, и всех очаровал.
Не задурманенные ядом,
На жизнь передовые взгляды
Нам всем понятны и близки,
В душе нам нравятся они.
Нам всем довольно часто снятся
Любви без обязательств сны.
Но только не во сне признанье,
Встречал он с детства меж страниц,
Не редко школьницы терзанья
Ему вверял тетрадный лист.
Где юный почерк аккуратно,
Над русской ё всегда опрятно,
Расставив точки, о любви,
Татьяны перепев стихи,
Дарил волнующие строки,
И ветку васильков сухих.
Ему конечно это льстило,
Он стал уверенней в себе,
Мальчишки мысли укрепились,
Держать он крепко стал в уме,
Что женщин милых благосклонность,
Влюблённость, страсти и покорность
Есть наилучшая черта,
И счастью с ними нет конца.
Но только мучали кошмары
Порою Павла-молодца.
Порою ночью просыпаясь,
Он становился сам не свой,
Подруги плеч едва касаясь,
Он не умел найти покой.
Как будто дьявольским твореньем,
Уже без шансов на спасенье,
Себя он ясно ощущал.
Расплату он за что-то ждал,
И в страхе думая об этом,
Глаз до рассвета не смыкал.
Так жизнь под горку и катилась,
Ноябрь март спешил менять,
И чаще Павел тяготился,
И чаще начал замечать,
Что день сложнее всё наполнить,
Что он не слышит песни новой,
Что лица прежние везде,
Желанья с разумом в борьбе.
Он чуть в запои не пустился,
И чуть не навредил судьбе.
Он в тридцать два о совершенстве,
О смысле жизни, о себе
Подумал, прежнего блаженства
Вокруг не находя уже.
Но повстречав в апреле Лену,
Забыл он тут же о похмелье,
И сердцем крепко заскучал.
Он понял сразу, что не знал
Тоски доселе столь ужасной.
Сражён был, в общем, наповал.
Он бросил в битву всё уменье,
Он щёки аккуратно брил,
А после с неким удивленьем,
Нашёл, что Лену полюбил.
Но только Павла воздыханья,
Чистосердечные признанья
Не импонировали ей,
А бурю дикую страстей
Она, краснея, отвергала,
Хоть становилась всё бледней.
Но что такому селадону
Сомненья девы молодой,
Елену метко купидоны
Конечно ранили стрелой.
И гости в тот же год хмельные,
Несли приборы бытовые
На свадьбу молодой семье.
Потом плясали в забытье,
Любви и верности желали,
