Спешит домой и отвернулась,
Минуя надпись «Гастроном».
Потом она в метро качаясь,
Среди скучающих людей,
От них подальше быть старалась,
Они чужды казались ей.
Быть рядом с ними не желая,
Она ресницы прикрывает,
И хочет, чтобы вновь возник,
Шум моря, серых чаек крик,
Аккордеон чтоб пел негромко,
Не прерываясь ни на миг.
Она скучала и вздыхала,
Держалась твёрдо на своём,
Подложных чувств она бежала,
Грустила с мамою вдвоём.
Она вдруг стала нелюдимой,
Необъяснимой и пугливой,
Обиды прятала слезу,
Скабрёзность била на лету.
Никто сломать уж не старался
Такую гибкую лозу.
Но кто припомнит эти грёзы,
Гаданья с мамой у свечей,
Блестели ль точно чьи-то слёзы
Когда-то в утреннем луче?
На счёт сей можно сомневаться.
Хотя не стоит удивляться,
Что к двадцати пяти годам,
(Не возраст в общем-то для дам),
Она за Павла вышла замуж,
Расставив точки по местам.
Они полгода повстречались,
По вечерам, но чаще днём,
И хмурым утром обвенчались,
С приметой доброй – под дождём.
А муж её – он был красавец:
Высокий рост, живой румянец.
Он был хороший и простой,
С ним обрела она покой,
Хоть пиво пил он из бутылки,
И нож брал левою рукой.
Он не читал Дидро и Клюна,
Пикока даже не листал,
Но отпуск часто брал в июле,
И на Канарах отдыхал.
Он балагур был с шуткой острой
Среди компании их пёстрой,
И знал последний анекдот.
Ей показалось – это тот
Кого она в кино узнала.
В любви они прожили год.
В тот год она самозабвенно,
До края чувствами полна,
Была весёлой неизменно,
И мама счастлива была.
Жизнь превратилась в вечный праздник
Который неотступно дразнит.
Они планируют зимой,
В отеле Ритц (ах, боже мой!)
Открыть сезон с большим размахом,
На склоне Альп, само собой.
То, что казалось раньше глупым,
Что представлялось баловством,
Теперь слюбилось почему-то,
И принималось так легко.
Не редко в модном ресторане
С супругом до курантов ранних
Её вы можете застать.
Друзьям при встрече не узнать
Свою холодную подругу,
Что так любила помечтать.
Она забросила романы,
Ей скучно Малларме читать,
Витиеватый и туманный,
Он не способен увлекать.
К невзгодам прошлым относилась
Теперь иначе. Согласилась,
Что слишком правильной была.
Хотя, исправившись, она,
Индифферентность к Мураками,
Простить супругу не могла.
Судьба Елену наградила,
И прежней жизни строгий пост,
Она порядком искупила,
Когда нежданно встал вопрос:
Об этом ли она мечтала,
О том ли с мамой тосковала?
Ответом был глубокий вздох.
Она припомнила – не плох,
В кино был вечер одинокий.
Неужто брак её – подлог?
И вот стал скучен блеск нарядов,
И горьким стал Бийо-Симон,
Теперь казался заурядным
Любимый некогда салон.
Она всё чаще вспоминала
Места где счастлива бывала,
Где наслаждалась тишиной,
Где город только ей одной
Принадлежал и улыбался,
Где он наполнен был весной.
Она побыть решает дома,
Не весел вечер для неё,
Она желает томик скромный
Прочесть Гильома де Машо.
Каприз дурной Елену гложет,
Она смирить его не может,
И чувствует, что не права.
Ей ссора с мужем не мила,
Но говорит: «Останусь дома,
Машо отставлю чёрта с два».
Муж возразил, – Нас ждут, и глупо,
Экстравагантно и смешно, —
Елена соглашалась скупо,
И повторяла: «Всё равно».
Он подшутил над ней несмело,
Она в отместку: «Надоело».
Бросая книгу на софу,
Такой ответ даёт ему,
Что Павел понял с изумленьем,
Как плохо знал свою жену.
Размолвки вовсе не желая,
Он целый вечер рядом был,
Её капризу потакая,
Обиду молча он сокрыл.
Но вдруг почувствовал – далёкий
Он стал для Лены одинокой,
И как вести себя не знал.
Сев рядом с нею на диван,
Он две главы из книги скучной
Ей в этот вечер прочитал.
Их дальше ждали треволненья,
Снедая душу изнутри,
Копились злость и возмущенье,
Что очень вредно для семьи.
Он умолял: «Чего нам мало?»