– Я, мистер Дишарт. Солдаты уже на площади, Юилл?

– Они будут там через минуту.

Этот человек был настолько слаб, что Гэвину пришлось его удержать.

– Будь мужчиной, Чарльз. Тебе нечего бояться. Солдаты пришли не за тобой. Если понадобится, могу поклясться, что у вас не хватило сил, даже если бы у вас была воля, присоединиться к бунту ткачей.

– Ради всего святого, мистер Дишарт, – воскликнул Юилл, стуча руками по пальто Гэвина, – Не клянусь в этом. Мой приятель был в самые гуще бунты, а если он там, то дом для бедняков зияет для нас с Кити, потому что я не могу выткать и половину в неделю. Если есть заказ от кого-либо на имя Юилл, клянусь, точно, клянусь, я отчаянный, клянусь, я очень силён, несмотря на то, что выгляжу нелепо, и если, когда меня схватят, моя храбрость ослабнет, клянусь, служитель, клянусь перед Вами в признании своей вины на Библии.

Когда Юилл заговорил, послышалась резкая барабанная дробь.

– Солдаты! – Гэвин отпустил старика, который поспешил сдаться.

– Это не странники, – сказала женщина, – Это народ, собирается на площади. В Трамсе Седьмой день омоется кровью.

– Роб Доу, – крикнул Гэвин, когда Доу пролетел мимо с косой в руке, – Оставь косу.

– К чёрту религию! – возразил тот яростно, – Она всё портит.

– Положи косу, я приказываю.

Роб в нерешительности остановился, затем бросил косу, но её стук по камням был невыносим.

– А вот и нет! – крикнул он и, так и не бросив косы, побежал на площадь.

Верхнее окно на Береговой улице открылось, и доктор Маккуин высунул голову. Он курил как обычно.

– Мистер Дишарт, – сказал он, – Вам лучше сразу же вернуться домой, так разумнее или ещё лучше уходить отсюда. Нынче вечером с народом ничего не поделать.

– Я могу прекратить их драку.

– Вы только взбудоражите кровную вражду между ними и Вами.

– Послушайте его, мистер Дишарт, – кричали некоторые женщины.

– Вам лучше прислушаться к нему, – крикнул мужчина.

– Я не брошу свою паству! – ответил Гэвин.

– Итак, послушайте мой рецепт, – ответил доктор, – Выгоните эту цыганку из города до того, как прибудут солдаты. Она подбивает мужчин, чисто дьявол.

– Она принесла новости, иначе нас бы пристрелили в наших постелях, – кричали некоторые.

– Кто-нибудь знает, кто она? – потребовал ответа Гэвин, но все покачали головами. Египтянку, как её называли, никогда раньше в этих краях не видели.

– Кто-нибудь ещё видел солдат? – спросил он, – Может, тревога ложная.

– Некоторые видели их в последние несколько минут, – ответил врач, – Они пришли из Тиллидрума и наступали на нас с юга, но, когда услышали, что мы подняли тревогу, остановились на вершине холма, недалеко от хозяйства подростка. Вам было бы спокойнее, если бы закурили.

– Покажите мне эту женщину, – строго сказал Гэвин тем, кто слушал. Затем поток людей вынес его на площадь.

Площадь мало изменилась даже в наши дни предпринимательства, когда Тиллилос превратился в Ньютон-банк14, а Крафт-Хед-Крофт-Террас обзавелась эмалированными табличками для тех, кто не торопится и забывает свой адрес, а потому каждый раз, когда пишет письмо, бежит в конец улицы и смотрит вверх. Камни, на которых сидели торговки маслом, исчезли, а вместе с ними и глиняные стены и внешняя лестница. Исчезла и лестница городского особняка, с вершины которой барабанщик еженедельно по Дне Седьмом режет слух деревенским жителям, к скандалу всех, кто знал, что в этот день правильнее всего держаться за шторками, но из самого особняка, круглого и красного цвета, выезд на юг по-прежнему затруднён. Где бы улицы ни пересекались с площадью, в центре их стоит дом, и поэтому сердце Трамса – это площадь, на которой внезапно оказывается незнакомец, сразу задаваясь вопросом, как выбраться, а после, как попал внутрь.