Да, спасибо! Только у меня группа через пятнадцать минут, мне отметиться надо, мы успеем?

И о чём я говорила?.. Да! В общем, тогда было модно, молодёжно иметь какую-то зависимость. Я сама, например, привирала, что сижу на «таблетках», а спроси меня на каких – я бы тревожненько замерла. Враньё расползается под горячими пальцами искателей правды. Но никто не копал глубже. Им было достаточно того, что я такая таинственная волоокая нимфа, на таблетках.

Ну а потом все эти зависимости приелись, притёрлись, и наоборот – стало популярным ходить на психотерапию, разбираться в себе. Но это уже мимо меня прошло. Мне в себе разбираться никакого прикола нет. Наоборот – чем меньше я про себя знаю, тем лучше сплю.

Сюда, на группу меня отправили от работы, то есть, как отправили. Это в последнее время принудительно стало. Раз в неделю – осмотр, если крыша отъезжает – дают десять обязательных консультаций. А крыша тут отъезжает у всех.

Ну а что им остаётся? Если помнишь, в самом начале было несколько громких дел, когда ломались люди, там совсем неприятно было. Их ещё хоронили в закрытых гробах, бог знает, что они с собой делали, но лучше, наверное, и не спрашивать. После этой шумихи, собственно, и поросло всё бюрократией: сейчас, пока не подпишешь, что с рисками работы ознакомлена, на психотерапию при необходимости согласна и т.д., и т. п. – работать не дают. Теперь всегда можно сказать, что психологическая помощь была, но не вывезли люди, да-да, жаль их, конечно, но вот такая работа.

Я тебе честно скажу: я бы и не пришла сюда, если бы они не заставляли, делать мне нечего? Смены ставят по двенадцать часов: утром пришла – вечером ушла. Я иногда поесть не успеваю, прихожу домой и валюсь в кровать. Какая тут терапия? Правда, сейчас уже получше, может, потому что лето, солнышко, да и стреляют меньше. В марте я вообще из-за стола не могла выйти. Были дни, когда хотелось в туалет, а нельзя. И ты сидишь пять, шесть, десять часов, работаешь без перерыва. Тело медузой становится: полупрозрачное, склизкое, – размазывается студнем, чувствительность пропадает, а ты всё отсматриваешь эти фотографии, лица мёртвых в одно сливаются, и им – ни конца, ни края. Одну коробку закончишь – приносят вторую. Я, наверное, человек двести за неделю оплакала.

У меня в прошлой группе старушка была, конкретно поехавшая. Мы с ней как раз в конце марта пересеклись. У старушки этой пальцы паучьи были, она ими постоянно в воздухе перебирала, что петли вязания нанизывала. Вязала воздух, вязала, а потом хоба – подскакивала на стуле, словно ей со всей дури током заряжали, и чеканила чужим голосом: сто двадцать четыре, сто двадцать пять, сто двадцать шесть – могла так до ста пятидесяти считать. А потом обмирала на стуле, и через пару минут снова пальчики бегут по воздуху, набрасывают петельки.

Я этот её голос «Палычем» назвала. Ну что, Мария Петровна, как Палыч? Палыч-то наш шалит сегодня, а? Не слышно Палыча, всё с ним в порядке?.. Но старушку я уважаю, по моим прикидкам, тысяча у неё точно есть.

Хвалиться не буду, но я опытных плакальщиц издалека вижу. Сама я в этом с самого февраля варюсь, глаз намётан. Смотреть надо на то, как человек встаёт и садится. Новенькие очень боятся расплескать в себе, они так преаккуратенько присаживаются, как будто чуть-чуть – и наружу всё пойдёт.