– … Анька, сделай же что–нибудь!

Папа всегда умел сказать нужное слово, но с мамой иногда терялся. Он мог легко справиться с пьяной компанией в ресторане, поставить на место грузчиков, но перед её холодной усмешкой иногда выглядел растерянным. «Я же тебе объяснял…» – говорил он, будто сам себя убеждая.

Мама пожала плечами, не меняя позы, а на папины слова, что он не успеет привезти меня к девяти вечера, сказала:

– Ну, ничего. Уложишь её в кабинете, на твоём фирменном диванчике. А потом только перенесёшь в такси. Делов–то!

Отец стиснул зубы и тихо выругался. Делал он это редко – только когда был по-настоящему зол.

Чем старше я становилась, тем осторожнее папа был в словах. Никто не смел ругаться при мне – ни он сам, ни родственники, ни соседи. Помню, как однажды я зашла к нему на работу. Мы уже жили в Крыму, и отец заведовал продовольственным складом. В его подчинении было несколько грузчиков, которых он ласково называл «бичами». У них, как и у него, было «тёмное» прошлое, и это их сближало. Отец защищал их, уважал, даже баловал, но взамен требовал: не воровать, не лениться и… не ругаться при мне матом.

Но в тот день работяги почему-то ослушались. Сидя на мешках с мукой и попыхивая «Примой» и «Беломором», они грубо бранились, явно провоцируя босса.

Я впервые видела отца растерянным. Он не знал, как поступить: ему нужно было их приструнить, но для этого требовалось крепкое словцо. Не мог же он делать то, что запрещал им!

– Алиса, иди домой, – вдруг грубо приказал он, резко поднимаясь и отталкивая стул в сторону.

Уже за воротами я услышала папин громкий голос. Признаться, я и не догадывалась, что он умеет так ругаться!

Почему-то это вызвало у меня улыбку…

Я не знала тогда, что детские впечатления остаются с нами навсегда, даже если со временем они меняют форму. Какие-то моменты стираются, какие-то всплывают неожиданно, но одно неизменно – ощущение, которое они оставляют. В тот день я лишний раз убедилась: я была центром вселенной, вокруг которого вращался весь мир. Стоило мне захотеть – и взрослые подчинялись, как будто это было в порядке вещей. Так во Владивостоке отец, не выдержав моих слез, взял меня с собой на работу в ресторан, что в дальнейшем стало обыденным делом.

Я, одетая в голубое японское платьице, белые туфельки с цветочками на малюсеньком каблучке и с пышным цветным бантом, с важным видом – «точь-в-точь как отец», говорили взрослые, – расхаживала по ресторану, разыскивая повсюду новые слова: на стенах, дверных табличках, в меню и чеках. Удивительно, но я до сих пор помню то ощущение радости, которое охватывало меня, когда я знакомилась с миром загадочных букв и складывала их в слова. Это была игра, которая увлекала меня больше, чем дорогие игрушки. Витающие в воздухе запахи, шум голосов, снующие официанты, громкая музыка и звон посуды на кухне и в зале только подогревали мой интерес к чтению. Мне нравилась эта охота за словами ещё и тем, что, блуждая в их поисках по лабиринтам загадочного мира, каким был для меня ресторан, я, как первооткрывательница, натыкалась на новые, ещё неизведанные территории. Выбрав самый укромный уголок, я пряталась, воображая, что ресторан – это лес, а взрослые – волки, которые хотят меня съесть. При шуме приближающихся шагов или голосов я, затаив дыхание, подглядывала в щель или дырочку, пытаясь понять намерения «дикого зверя». В то же время с нетерпением ждала того, кто непременно должен был меня спасти – моего папочку, который, как я уже знала, вскоре должен был броситься на мои поиски. Минуты казались мне вечностью. Не в силах усидеть на месте, я часто выходила из укрытия ещё до того, как папа успевал заметить моё отсутствие. Я была довольна, что меня не нашли «волки», но грустила, что папочка не пришёл меня спасти.