А Архипу-то чего? Взял, да повел. Чай не его ума дело – боярские заскоки.

На псарне, где разводили злых, охранных псов, в самом углу огороженном, в сене копались щенята. Цыганка – маститая псица – лежала на боку и грозно порыкивала. Токмо, на Шумского пойди, рыкни. Он, будто сам пёс, цыцкнул грозно и сука уши прижала.

Среди щенков – пушистых, толстолапых – пищал один брюхастый. Проворный такой, светлой масти, не в пример остальному помёту.  Вот его-то и подхватил Андрей под толстое брюшко, поднял к лицу, осмотрел и улыбнулся – глаза-то щенячьи аккурат зеленые, как у Ариши.

- Спрячь в короб и неси на двор. Там меня жди. – Архип взял сучье дитя и ушел, а Шумской обратился с речью к псице, что глазами влажными проводила светленького своего.

- Не майся, псина. В хорошие руки снесу. Так-то подумать, ему свезло, – потрепал по теплой башке собаку и ушел.

Вот никто не знает, понимает пёс хозяина али нет, но Цыганка вмиг угомонилась, вроде как поверила Шумскому-то. Вот те и скотина…

Обратно к Берестово ехал уже спокойнее, вез коробок, в котором пищал толстобрюхий. Шумского без расспросов впустили охранные, и он тихой рысью добрался до боярского подворья. Скинул узду Буяна на руки холопу и отправился в ночной поход по городищу.

Майская ночь – светлая, теплая и душистая. Вокруг тишина, токмо по закуткам заборным слышны вздохи, да тихий девичий смех. Можа, и бабий, да как в ночи-то разберешь?

Когда добрался до Аришкиных хоромцев, оглянулся воровато, схватился рукой за край забора невысокого, подтянулся и перемахнул. Шел по двору ночному сторожко – не увидел бы кто. Вот смеху будет, когда поймут, кто тут темным временем шастает. Бог миловал – никто не приметил, шум не поднял. Андрей оставил коробок с затихшим щенём на крыльце и обратно вылез тем же порядком. Для себя вывел – деду Михаилу надоть за домом строже смотреть, а то приходи, кто хошь и уходи.