- Глумишься?! – вскочил со ступеньки, подлетел в Арине и схватил за плечи, будто железом прихватил. – Играть со мной вздумала? Кто ты есть-то? Не холопка, не боярышня! И смотреть в мою сторону не хочешь. Ариша…так не люб? Неужто так противен, тебе, золотая?

Голос Фаддея дрогнул, взвился и осел. Аринка мигом тем и поняла – нравится бояричу, и с того ознобом окатило.

- Фаддей Акимыч, не противен, но и не люб. Отпусти, Христа ради. Не к добру все это, – Арина попыталась руки его крепкие скинуть, да куда там?

Сжал, словно клещами.

- Сама не ведаешь, от чего отказываешься. Ариша, озолочу. В парче ходить будешь! Ничего для тебя не пожалею, слышишь?! – ухватил рукой за шею и к себе тянет, ирод.

Аринка затрепыхалась, уперлась обеими ручонками тому в плечи, от себя толкает, да откуль силы-то с таким бугаем сладить?

- Пусти! Пусти, боярич!! – заскулила, запищала рыжая.

- Эва как! Братка, ты чего-то тут удумал, а? – бодрый голос Демьяна для Аришки показался песней светлой. – Девку пусти. Нешто не слыхал, не хочет она.

Фаддей руки разжал, шагнул в сторону и угрюмо на брата уставился.

- Твоя какая забота? Иди куда шел.

- Ой ли? – Демьян подошел к крыльцу сарайки, оглядел Аришку, которая поправляла запону и тряслась, как зайчишка загнанный. – А если я про то бате расскажу? Или матери? Ты выбери, от кого тебе получать на орехи сподручнее, я тебя уважу. А то и сам могу раскатать, надо?

Фаддей ничего не сказал брату, сплюнул в сердцах и ушел, стараясь спины не гнуть. А Дёмка к Аришке.

- Все, не трясись, дурёха рыжая, – потянулся было по макушке золотой погладить, да руку одернул, небось, понял, боится сейчас всех. – Давно он тебя донимает? Не обидел?

- Спаси тя Бог, Демьян, – Аринка старалась не плакать, но слезина здоровущая по щеке все ж скользнула. – Не обидел…Не успел. Кабы не ты… Видно опять придется тебе пряники печь.

Попыталась улыбнуться сквозь слезы, а Демка ей в ответ:

- За то награды не возьму. Я боярич и мне глядеть, кого в моем дому забижают. Это долг мой, Арина. А на Фаддея не серчай уж слишком. Я с ним сам разговор держать буду, уйму. Не бойся тут ничего, язва рыжая. И слезы утри! Вот чего-чего, а бабьих слез мне еще не хватало, – вроде серчал, а в голосе-то тепло да жалость.

- Не буду, Дёма, – всхипнула Аришка.

- О, как. Дёма, – хохотнул боярич. – А раньше так нельзя было? Арина, хватит слезы-то лить. Нос распухнет, кому ты тогда нужна будешь? Только деду Мартынке. Слыхала о нем? Он уж дюже любит девах молодых, да справных. Вот возьмет и посватается.

- Так ты же меня не отдашь, так? Сам сказал, боярич и следишь, чтоб никого не забижали. А что для девушки самая горестная обида? Идти за нелюбого. Вот и защищай, Дём.

- Тьфу. С тобой и не поспоришь! Погоди-ка, а ежели ты сама того? В деда-то Мартынку втрескаешься? Тогда как?

- А тогда, Дём, я тебя на свадьбу позову, и будешь ты главный гость вроде как. Сядешь, напыжишься, как всегда, и бражничать будешь из позолоченной чашки, – Аринка уж не плакала, а веселилась и по своей привычке выдумывать, сочинила и высказала.

- Напыжусь? Это когда я пыжился, а? – у Дёмки аж щека дернулась. – Будет врать-то!

- Я вру? А кто намедни перед Наталкой Мельниковой гоголем выхаживал? Я думала, у тебя кафтан лопнет. Грудь колесом!

Дёмка ей в ответ слово, она ему десяток, так и спорили, пока не захохотали оба, да не уселись на крыльце перебирать просо то злосчастное.

А Фаддей злобу-то затаил. Не на брата, на Аринку. Он, может, и спустил бы ей, но уж дюже нравилась. А если подумать, то и люба была. С того Фадя глядел мрачнее тучи. По дороге к конюшням, злобно пнул холопа, задел короб, что стоял у хоромины, развалил добро, да не оглянулся. Пометался малёхо на подворье, кликнул ближника и пошел зло унимать – валяться на бережку реки, да в небо глядеть.