– А эти чьи? Такие крутые. Дорогие, наверное.

– Снимай-снимай. Дорогие – не то слово. Мне полгода на такие сапоги пришлось бы работать. Знаешь чьи? Матери того самого банкира в поношенных ботинках. Здесь просто набивки поменять, им сносу нет. Матери он дарит дорогие.

– Надо же.

– Это еще что, – посмотрел он из окна на улицу и нырнул обратно. – Сейчас такое начнется.

В окно киоска ворвалась трясущаяся рука с ботинком.

– Что это такое?

– Где?

– Я вас спрашиваю, что это такое? – Рука с ботинком затряслась еще сильнее. Маникюр замелькал, как красные стоп-сигналы. – Почему мне надо снова тратить время и возвращать вам мой ботинок? Почему снова вот эта рваная часть не сделана? Только дома заметила вашу халтуру!

– Вы ботинком тут не трясите, вы не Хрущев!

Ботинок исчез, и в окне появилось вспотевшее лицо какой-то рассерженной женщины. За волосами я не могла его разглядеть.

– Ты еще хохмить мне тут будешь, сапожник сраный? Когда ты научишься нормально чинить обувь, без этих дыр?

– Во-первых, дамочка, мы с вами на «ты» не переходили. А во-вторых, нормально ремонтировать обувь я буду тогда, когда вы научитесь расплачиваться со мной нормальными деньгами, а не дырявыми купюрами, которые у меня нигде не принимают.

– Я этого так не оставлю, говнюк паршивый! Самоучка хренов! Ты у меня еще узнаешь!

Она куда-то рванула, а я высунулась из окна, чтобы ее рассмотреть.

– Я с тобой говорить не собираюсь. Решу этот вопрос на другом уровне. Всякая шавка тут еще на меня гавкать будет!

Она шла так знакомо нервно в своем красном пальто, что я ее сразу узнала.

– Знаешь, кто это?

– Какая-то истеричка, – не мог успокоиться дядя Фрэнк.

– Это наш завуч.

– Представляешь, все время приносит мне драные деньги вместе со своей драной обувью. А у меня их нигде не принимают! Сапожников за людей не считает.

– Не только сапожников. Она меня золотой медали хочет лишить, ищет предлоги всякие, но я-то вижу, что это из-за моих проблем с речью и из-за того, что наша семья не такая богатая.

– Тебя? Да ты умнее их всех, вместе взятых! Не город, а сборище идиотов. Все нормальные уже уехали. Или уедут сразу после окончания школы. Маленький город, ты у всех на виду. Это очень раздражает, в некотором роде. Здесь лезут в душу по любому поводу. Думают, что вправе знать каждый твой шаг. Половина населения считает за лучший культурный досуг напиваться по вечерам. Говоришь правду одному человеку, а послезавтра слышишь кривду о себе самом от другого. Уже не знаешь, что и кому говорить, чтобы выжить. Поэтому лучше вообще молчать.

Я прибавила «Лед Зеппелин», а дядя продолжил работу. Стало тихо и хорошо. Эта музыка почему-то казалось мне тишиной, в которой нет ничего лишнего. В маленьком киоске было все управляемо. Можно было закрыть окно от завуча, сделать музыку громче, выпить чаю, подурачиться с Фрэнком и обо всем забыть.

У дяди запищал мобильный.

– Не будешь смотреть, кто это?

– Сын, кто же еще.

– Вдруг что-то важное.

– Глянь. Я занят с этим ботинком.

– Как посмотреть?

– Нажми вот тут.

– Посмотри лучше сам.

– Нажми.

– Открылось. Он спрашивает, все ли в порядке.

– Интересно ему вдруг стало.

– Не будешь отвечать?

– Заволновался.

– Нужно что-то написать.

– Мне все равно.

– Как это?

– Хочешь – напиши.

– Я не знаю, как писать сообщения. У меня дома и обычного-то телефона нет.

– Нажимай буквы и пиши. Да не так – вот так. Пиши: все в порядке.

– И все?

– Все. Не мешай, скоро за этими ботинками придут.

Я отправила сообщение и вышла из киоска. Снаружи было много света, который никуда не торопился. Хотела сделать еще несколько кадров по пути в фотосалон, где обычно печатаю снимки.