Честно.

Но это же Соня.

Она порвет меня в клочья и усвистит в закат. У нее так всегда. Обосрался – пошел вон. Недостоин.

Жданова так хлопает дверцей тачки, что мы с Дэнчиком переглядываемся. У него взгляд затравленный, хоть он еще и не понимает до конца масштаб подставы, которую я ему организовал. Дениска сейчас думает, что я псих, и это я творю дичь, за которую Соня меня не простит.

Дэн не сечет, что и он попал под раздачу. Каждый раз, когда Соня будет на него смотреть, она будет вспоминать этот унизительный момент, и что Денис все слышал и меня не заткнул.

Хана тебе, Дэнчик.

Теперь тебе нет места даже во френдзоне.

Я доволен тем, как грамотно нейтрализовал гаденыша, мечтающего прижаться к Сонькиным прелестям, но самому мне придется еще сложнее.

Я, хуй знает, как из всего этого выгребать.

– Проваливай, – ласково предлагаю я Дениске, прижухшему на заднем сидении. – Я за тобой слежу. Позволишь себе лишнего – будешь петь в хоре мальчиков-кастратов.

Слизняк.

Только и может, что строить из себя брутального мачо. Накачал массу, и думает он крутой. Мамина корзиночка.

Хрен ему на воротник, а не Соню.

Что вчера проебал, как девчонку из-под носа увели, что сегодня – блеял перед Ильей Захаровичем. Да и мне ничего не говорит. Проглатывает наезд. Молча выходит из тачки, даже дверью не хлопает. Хоть я его и бешу, но чует нутром, что он мне не соперник, и я его размажу по бордюру вдоль всей парковки.

Сонька слиняла быстро, но если она думает, что смогла от меня смыться, то ошибается. У нас же теперь все онлайн. Пока иду вразвалочку к главному корпусу, за дверями которого она скрылась, проверяю расписание.

Сто вторая. Поточная по четной стороне. Успеваю даже купить себе в автомате бутылку воды.

И засекаю Денисочку, который покупает в соседнем кофе. Ага. Два берет.

Наивный. Соня тебе его на башку выльет сейчас.

Придется мне побыть защитником убогих и умом скорбных.

А то еще обварится малахольный.

Захожу в поточную прямо перед Дэнчиком и сажусь с Соней, отгораживая ее от ушлепка с картонными стаканчиками.

Соня не в восторге от моего появления.

Ожидаемо.

Но мне похер на очередную перепалку. Несмотря на грозу, витающую над нами, несмотря на то, что, походу, скоро рванет, это такой кайф сидеть как раньше рядом. Мазохизм восьмидесятого лэвела.

До сих пор не пойму, когда все пошло под откос.

Явно раньше, чем я попробовал Сонькины губы на вкус.

Летом я уже был контужен.

Тогда на пляже, когда приехал и пялился, как Сонька играет в волейбол. Не мог оторваться от длинных загорелых ног, от песка, прилипшего к ягодицам, от плоского живота, напрягающегося при каждом прыжке.

И поймал себя на том, что хочу заорать, чтобы Соня надела хотя бы шорты, потому что все пялились на сочное тело. Сука, все следили за тем, как подпрыгивает грудь в купальнике-шторке.

Да я хотел отгрызть ей обгоревший нос, на котором высыпал каскад веснушек.

Искусать вечно смеющийся рот.

И тогда я понял, что мне настала задница. Сонькина шикарная задница.

Она не имела права вырастать в горячую сексуальную девчонку.

Но, блядь, выросла.

Этот момент я упустил, и должен был с ним смириться.

И не смог.

Почти поехал крышей, когда Сонька вломилась ко мне в августе, успев промокнуть под дождем. Мне и теперь во влажных снах приходит ее образ из того дня.

Она была достойна кисти Леонардо. Я даже пытался нарисовать по памяти, но всегда зашвыривал рисунок неоконченным в стол, потому что в груди начинало болеть.

Ха.

Болеть.

Да меня раздирало на части.

Сука, если есть на свете совершенство, то это, блядь, Жданова.

Это был удар.

Золотой свет августовского заката, кухня в длинных тенях и Сонька, выжимающая тогда еще длинные выгоревшие волосы. А вода ручейками стекает по загорелой шее под напрочь сырое платье, липнущее к груди и бедрам.