– Что же ты делаешь?! Остановись, любимый!

Александр вдруг обернулся и посмотрел Насте прямо в глаза. И – о, невероятно! Их глаза встретились, хотя до сих пор Настя была лишь сторонним, невидимым для всех наблюдателем и «Читателем» прошлого. Но этот взгляд был невероятно отчетливым и он оказался настолько ошеломляюще неожиданным, что Настя вскрикнула, и тут же все исчезло, и она вновь оказалась у притворенной двери в темных сенях.

На сей раз крик уже был наяву, и на него поднялись и быстро вышли, освещая себе дорогу свечой оба – отец и он, Александр, близкий ей человек, которого она Там уберегла от смерти.

– Чей?! Чей это был голос сейчас? Мне он определенно знаком… знаком до нестерпимой боли в сердце, – вопрошал Александр скорее у себя, нежели у отца-священника, когда они застали в сенях бледную, чуть живую от сильного душевного потрясения Настю. – Этот голос я слышал тогда в роковую ночь – он спас меня!

– Дочь!? Что ты тут делаешь? Ты подслушивала?! – воскликнул священник, когда свет от свечи выхватил из темноты испуганное Настино лицо. Но она не слышала его и даже, кажется, не замечала, а во все глаза смотрела на Александра, который, конечно же, сразу узнал эти прекрасные глаза, явившиеся как во сне ему в ту ночь и вырвавшие его из костей позорной смерти.

Настя, не замечая отца, не ощущая под собою ног, шагнула навстречу Александру и припала к его груди покорная и навеки преданная – маленькая и беззащитная в объятиях своего возлюбленного.

Священнику же не оставалось ничего другого, как благословить их обоих, что он и сделал сразу же, как к нему вновь вернулся дар речи после перенесенного потрясения.

Всю следующую неделю смены дня и ночи перестали для меня существовать. Потрясение после всего пережитого оказалось настолько сильным, что я свалился в тяжелой лихорадке. Голода я не чувствовал, была лишь сильная жажда, которую я утолял в те редкие минуты, когда сознание возвращалось ко мне. Я почти ползком добирался до крана на кухне, пил воду и снова, обессиленный, валился на кровать, чтобы надолго впасть в небытие. Сон был тяжелым, словно я проваливался в преисподнюю.

Передо мной проносились лица – лица знакомых, родных, малознакомых и совсем чужих мне, которых я никогда не встречал. Состояние тяжести ни на миг не покидало меня и длилось так долго, что казалось вечным. Я в одно мгновение переносился из одних мест, до боли мне знакомых, в края, ранее никогда не виданные. Очень часто возникало какое-то фиолетовое свечение на фоне черного звездного неба и, наконец, становилось настолько сильным, что глаза переставали терпеть столь яркий свет, и приходилось закрывать их рукой, после чего я вновь проваливался в черную бездну, откуда начинался новый виток кошмарных видений. Мне снились бесконечные войны с применением самого различного оружия – от копий и стрел до пушек и ракет, бесконечное количество крови, стонов и страданий вокруг меня, крушение военных и пассажирских самолетов. Все это настолько измучило меня, что я уже молил Бога прервать эти кошмары.

К концу седьмых суток болезнь оставила меня, отняв столько физических сил, что я, лежа в кровати и смотря в потолок, не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, но сознание мое вновь было ясным. Я лежал и думал: «Что же, в свои тридцать лет ты не сделал ничего полезного и нужного, чтобы люди вспомнили хотя бы раз о тебе в твое отсутствие?! Ни звонка по телефону, ни стука в дверь – хотя ты мог и не слышать их, пребывая в забытьи – или все решили, что ты опять куда-то исчез? Как больно сознавать, что ни на работе, ни в семейной жизни ты не достиг даже того малого, чтобы тебя хотя бы не предавали».