В палате интенсивной терапии после родов.

Я знаю, что Бог не ошибается! Это был опыт – новый и тяжелый. Роды были позади, я справилась, я прошла этот этап. Я – МОЛОДЕЦ!

Позже мне Саша написал, что я приехала вовремя. Еще день-другой, и спасать было бы уже некого. Некого…

Состояние стабильно тяжелое,

стабильно тяжелое, тяжелое…

(А на заднем фоне пикают мониторы контроля

сквозь плотную тишину реанимации.)

Меня увозят в палату интенсивной терапии – так положено после кесарева.

Сына – в реанимацию для новорожденных.

Нас разделили.

Мы вроде бы на разных этажах, недалеко друг от друга, но у меня ощущение, что между нами километры.

Только в 21:00 пишу мужу: «Родила».

Организм отходит от операции: меня жутко трясет и колотит, зуб на зуб не попадает.

Звонит муж, а я не могу ничего сказать.

Меня колотит, я плачу, только выдавливаю: «Все хорошо» – и обрываю разговор.

Пишу, что родила, что экстренное кесарево, а малыш в реанимации, и пока не надо никому ничего говорить.

Мне не нужна вокруг лишняя тревога. Будут вопросы, а я не знаю, что ответить. Я сама еще не все осознаю. Я не понимаю до конца его состояние.

Ночью приходит врач из детской реанимации: ребенку нужно сделать переливание крови.

– Что-то серьезное? А кровь есть?

Странный вопрос от меня, но в тот момент он мне показался самым нормальным. Я туплю.

– Да, мы заказываем кровь, у нас она всегда есть – это же реанимация!

– Я не в курсе этого, – отвечаю заторможено.

Мне что-то объясняют про показатели крови и зачем нужно это переливание. Я слушаю молча, так как ничего не понимаю. Я и так не дружу с медицинскими терминами, но зачем-то именно сейчас пытаюсь в них разобраться: переспрашиваю, и все равно не понимаю.

Подписываю бумаги: конечно, я все подпишу!

Те подписывала на роды, теперь – на лечение и манипуляции с ребенком.

Тут тоже про ответственность и последствия, о том, что меня предупредили и кому сообщить, если что-то пойдет не так.

Подписываю.

Я все подпишу, только бы вытащили его. Он мне нужен! Он нам нужен! Только спасите!

Прошла ночь. Вернее, я пролежала ее на спине. Конечно, заснуть не удалось: все время кто-то подходил, за мной наблюдали, что-то кололи, спрашивали; кто-то тоже родил, и ее прикатили в палату. А еще – тело тряслось – отходило обезболивающее, ведь в меня было влито очень много лекарств. Я не ощущала себя единой: голова отдельно, тело отдельно.

Утром после кесарева не могу встать…

Н-е м-о-г-у. Нет сил. Я честно пытаюсь, но только голова от подушки отрывается – и все. Тут даже не до боли. Я – тряпочка без мышц.

Заходит дежурный доктор на осмотр в палату интенсивной терапии, спрашиваю его:

– А я ходить буду? (У меня такая слабость, так трясло ночью после стресса и всех лекарств, что просто нет сил.)

– Вам что, ноги отрезали?

– Нет.

– Значит, будете.

Отлично, хорошая новость, доктор! Ходить буду!

Рывком ставят на ноги – так положено, всем надо вставать на ноги после кесарева. Я аж вскрикнула, пошатнулась и полчаса ложилась обратно.

Принесли поесть – а жизнь-то налаживается! Жизнь, ты меня любишь! А я тебя!

Моя еда после родов: так было радостно, когда сказали, что можно поесть.

Тем же утром меня перевели в палату.

Одну.

Мой ребенок в реанимации – это для меня новый опыт.

Мне надо доползти до него. Но я до сих пор не мобильная. Я тупо не могу встать с кровати. Просто не могу. Руками перекатываю живот, лежа на спине. Он большой, как желе, и мешает. Спина затекает. В какое положение ни ляг – что-то да будет тянуть, ныть и болеть.

Представляю, как выползаю в коридор – ну и зрелище! Со мной в палате лежит женщина, сама родившая двойню. Встает, ходит. «Тут какой-то подвох», – думаю я. – «Может, она перепутала?» Она сама встает и ходит, еще и лед из морозилки мне приносит. Спрашиваю: «Вы точно рожали?» Ну почему она как ни в чем не бывало, да еще и после двойни, а я как старая кляча?