Мне даже кажется, что, если бы людям довелось прожить в этом мире всего лишь день, они бы и тогда столкнулись с разного рода сложным выбором.

Когда я окончила пятый класс и настала пора летних каникул, маме потребовалось ехать в горную деревню и вести там прием больных. Мне еще ни разу в жизни не доводилось бывать в горах, и, преисполненная любопытства, я снова и снова умоляла маму взять меня с собой. Сначала она была категорически против, но потом почему-то согласилась.

Шел 1993 год. К тому времени в горах уже проложили бетонную дорогу, необходимость в велосипеде отпала, и нас с мамой доставили в горную деревню на городском джипе.

Для меня это путешествие оказалось очень волнительным, и на протяжении всего пути я читала стихи и распевала песни.

И вот мы с мамой прибыли в Шэньсяньдин. Благодаря маме эта деревушка уже обзавелась небольшим медпунктом, в котором имелись лекарства первой необходимости. Теперь если кому-то из крестьян нездоровилось или кто-то получал легкую травму, необходимость ехать в село уже отпадала, приобрести лекарства или перебинтоваться можно было прямо на месте. Медпунктом заведовали в основном девушки, прошедшие профподготовку в городе, – этим они напоминали некогда популярных «босоногих врачей»[21]; мама часто курировала их работу.

Мы поселились прямо в медпункте – в небольшой комнатушке имелась кровать с постельными принадлежностями и москитной сеткой, мы с мамой ютились на одной кровати.

В деревню мама привезла детские книжки, портфели со школьными принадлежностями, мыло, полотенца, обувь, лапшу, сухое молоко и еще много-много чего. Все эти вещи она собирала лично, а помогали ей товарищи из демократической лиги.

Однако участвовать в раздаче материальной помощи мама мне не разрешила.

– Ты ничего не покупала, поэтому и раздавать не можешь, – объяснила она. – Вот вырастешь, захочешь кому-то помочь, тогда пожалуйста.

Днем мама ходила из дома в дом, занимаясь медосмотром и лечением местных жителей. Она в совершенстве владела иглоукалыванием и массажем, слава о ее мастерстве докатилась даже до города Линьцзяна. В Шэньсяньдине все, кто был в преклонных годах, заранее брали номерки, лишь бы только попасть к ней на лечение.

Ну а я тут же слилась с местной детворой. Хотя правильнее было бы сказать – «пыталась слиться и обзавестись новыми друзьями». Ребята все как один сохраняли дистанцию, сближаться со мной никто не хотел. Это не было бойкотом – бойкот подразумевает неприязнь, – в их глазах я не наблюдала никакой неприязни. Не было это и предосторожностью, поскольку я не представляла для них никакой опасности и даже проявляла дружелюбие. Просто меня воспринимали как чужака. Никогда в жизни эти дети не видели городского ребенка – с какой стороны ни посмотри, я во всем от них отличалась. Круглый год деревенские ребята проводили на открытом воздухе, даже девочки тут были закоптелые, словно трубочисты, я же напоминала нежнейший белый цветочек. Практически все они ходили в заплатках, а у некоторых так и вовсе зияли дыры безо всяких заплаток. Моя же одежда, как бы сильно я ее ни пачкала, все равно выглядела слишком красивой и чистенькой. Некоторые ребята, несмотря на возраст, еще не ходили в школу – не в пример мне, на рукаве которой уже красовалась нашивка с двумя полосками[22]. Следует признать – нашивку я носила специально, чтобы показать, что я лучшая из учениц. Мне казалось, это поможет быстро завоевать к себе расположение, но эффект оказался совершенно обратным – кто бы мог подумать!

Однажды, прогуливаясь после дождя по лужам в розовых резиновых сапожках, я вдруг заметила, что вокруг собралось несколько местных ребят и среди них девочка примерно моего возраста, на закорках у которой сидел братик. Все они стояли совершенно босые, с высоко закатанными штанинами. То, как они смотрели на меня, напомнило оцепенелые взгляды одноклассников, которые впервые оказались у нас дома.