Ты водил пальцем по холсту, как по ране, и я видела, как дрожит кончик кисти, словно осиновый лист на ветру.

– Она – моя муза, моя погибель, мой вечный долг, – шептал ты, и в голосе звенела такая обреченность, что мороз пробегал по коже.

Женщина на портрете смотрела сквозь меня, пронзая душу невидимыми иглами. В ее взгляде читалась трагедия, равная гибели Помпеи, и в то же время – надежда, тоненькая.

В мастерской стояла тяжелая тишина, нарушаемая лишь тихим потрескиванием старого камина. Ты, точно одержимый, мерил шагами комнату, твоя тень металась по стенам, как призрак безумного художника. Ты был похож на Фауста, продавшего душу за мгновение гениальности, за возможность оставить след на полотне вечности.

– Вдохновение – это дьявольский дар, Маша, – ты внезапно остановился и вперил в меня безумный взгляд, – он сжигает изнутри, оставляя лишь пепел и горстку безумных воспоминаний!

В следующую нашу встречу я долго тебе ждала.

– Ты сегодня поздно вернулся? – тихо произнесла я, глядя сквозь густые ресницы на стремительно тускнеющий закат над крышами домов.

Ты молча прошел мимо меня, бросил сумку на пол и рухнул в кресло, вытянув длинные ноги вперед. Тени медленно заполняли комнату, словно невидимые руки рисовали тени углем прямо на стенах.

– Опять работал всю ночь?

Ты тяжело вздохнул, поглаживая щетину, давно переросшую рамки небритости.

– Да… Снова искал эту чертову линию горизонта. Кажется, она куда-то исчезла…

Я улыбнулась уголком губ, взяла карандаш и набросала несколько штрихов на листе бумаги.

– А может, горизонт прячется внутри тебя самого? И ты сам его никак не найдешь?

Ты удивленно вскинул брови, внимательно всматриваясь в рисунок. Стрелки от сердца расходились лучами во все стороны, будто порыв ветра разбрасывает лепестки розы по ветру.

– Никогда бы не подумал услышать философские размышления от моей скромной музы!

Я слегка покраснела, спрятав глаза за прядью волос.

– Знаешь, твои картины заставляют задуматься даже меня, простую девушку из провинциального городка.

Мы долго сидели, молча, слушая шум города, пока уличный фонарь не зажегся мягким желтым светом. В комнате снова стало уютнее.

– Я нарисовала тебе чайник, чтобы ты согрелся после работы, – тихо произнесла, указывая взглядом на плиту.

– Как мило! Но знаешь, рисовать твою душу мне гораздо приятнее, чем чайники.

Я рассмеялась звонким смехом, заставив тебя почувствовать тепло дома, которого ты раньше здесь не замечал.

– Тогда покажи свою новую картину.

Ты осторожно развернул холст, украдкой наблюдая за реакцией любимой.

На картине был изображён город: здания растворялись в тумане, облака превращались в цветущие сады, а небо сияло золотым свечением вечернего солнца. Ты вложил в этот пейзаж частичку своей души.

Я подошла ближе, дотронувшись пальцем до холста.

– Это волшебство… Здесь есть та самая линия горизонта, которую ты искал. Она между небом и землёй, где мечты становятся явью.

– Значит, теперь я должен написать портрет твоей души, верно?

– Только сделай это быстро, – попросила я, присаживаясь рядом с ним, – потому что душа моя постоянно меняется.

Ты схватил палитру и начал яростно смешивать краски, пытаясь воскресить умершую любовь. Краски текли по холсту, как кровь из ран, превращаясь в бурные реки страсти и отчаяния. В каждом мазке кисти чувствовалась сила, способная сокрушить горы, и в то же время – хрупкость, подобная крыльям бабочки.

– Мы все – лишь марионетки в руках судьбы, Маша, – ты прорычал, не отрывая глаз от портрета, – танцуем под ее дудку, пока не оборвется нить!

Запах скипидара становился все сильнее, опьянял, как дешевое вино. Я смотрела на тебя, как на обреченного, на человека, идущего по краю пропасти, готового в любой момент сорваться в бездну. В твоих глазах отражался ад, и я понимала, что искусство для тебя – это не просто ремесло, это – жизнь, смерть, и воскресение одновременно. Ты был художником, истерзанным собственным гением, проклятым и благословенным одновременно.