Ты переоделся, и перестал отличаться от остальных смертных. Только бешеные глаза и руки, живущие казалось отдельной жизнью, несли «клеймо гениальности».

Чай мы пили на кухне, утопающей в хаосе банок с красками, кистей и полусъеденных бутербродов – археологи раскопали стоянку богемного племени. Каждый предмет, казалось, вопил о своей уникальности, о своей роли в этом безумном спектакле.

Ты говорил, захлебываясь словами, о цвете, о форме, о "божественной пропорции" в кривом изгибе окурка. Твои руки взлетали и падали, очерчивая в воздухе немыслимые фигуры. Я сидела, завороженная этим потоком сознания.

– А почему ты рисуешь именно так? Почему этот цвет здесь, эта форма там?

Голос был нежный, слегка дрожащий от волнения.

– О, моя дорогая Маша! – ответил ты, поворачиваясь ко мне с улыбкой. – В природе есть особая гармония, которую мы называем «божественная пропорция». Когда ты смотришь на дерево, видишь ли ты лишь ветки и листья? Или же ощущаешь нечто большее: движение ветвей вверх, к небу, переплетение стволов и корней в бесконечном танце жизни?

Я задумалась, пристально глядя на картину. Мои глаза блестели от восторга и любопытства.

– Я вижу красоту… Но не понимаю, почему одни цвета вызывают чувство радости, а другие – грусти…

– Ах, Маша, искусство – это магия! Каждый оттенок имеет свою душу. Красный – страсть и огонь, синий – спокойствие и мудрость, зелёный – жизнь и рост. Всё дело в балансе между ними. Взгляни на эти деревья: жёлтые листья символизируют тепло уходящего лета, красные оттенки напоминают нам о пламени костра, который согревал наших предков зимой. Золотые лучи солнца проникают сквозь ветви, создавая игру света и тени. Разве это не чудо?

Я кивнула, очарованная твоими словами.

– Значит, красота заключается в равновесии всех элементов?

– Именно так, Маша. Гармония достигается тогда, когда каждый элемент дополняет другой, подчёркивая его лучшие качества. Если бы мы видели мир исключительно серым, он казался бы унылым и бесцветным. Но природа щедро дарит нам разнообразие оттенков, заставляя сердце биться чаще и вдохновлять нас творить.

– Как будто музыка играет где-то далеко-далеко, и её мелодия наполняет тебя изнутри… – прошептала я мечтательно.

Ты посмотрел на меня с теплотой и уважением.

И вновь погрузившись в работу, ты продолжил рисовать

В твоих глазах плескалось безумие, но безумие творца, безумие человека, увидевшего больше, чем позволено простым смертным. Ты был похож на Прометея, укравшего огонь у богов и теперь обреченного вечно нести его бремя.

Я видела в тебе и гения, и шута, и ребенка, впервые увидевшего мир. Ты был квинтэссенцией творческой энергии, необузданной, первобытной, готовой вырваться наружу и затопить собой все вокруг.

Ты водил меня по комнатам, представляя каждую картину, как живое существо, рассказывая истории их создания, как истории твоих детей.

– Вот, смотри, – говорил ты, указывая на полотно, залитое багровыми мазками, – здесь я видел восход солнца в аду, а здесь, – показывал на картину с переплетением серых и черных тонов, – здесь я слышал тишину космоса.

Картина – загадочная женщина в тёмно-синем платье с едва заметной улыбкой, пристально смотрящая прямо сквозь меня.

Ты внимательно наблюдал за моей реакцией.

– Почему именно такой образ? Что вдохновило тебя создать эту картину?

– Видишь ли… – начал ты, задумчиво проводя рукой по подбородку. – Эта женщина пришла ко мне сама. Я увидел её однажды во сне: сидящую на берегу реки, окружённую светом лунного сияния. Она была спокойна, прекрасна и немного печальна одновременно. Проснувшись утром, я понял, что должен запечатлеть этот образ на холсте.