Я увлечённо смотрю за неожиданным бесплатным представлением, за тем, как «обделённое дитя» пытается догнать и убить «сочувствующего праведника», что ловко пересекает зал из одного конца в другой балетными элементами, когда Адам неожиданно хлопает меня по плечу. Он молча просит следовать за ним в раздевалку, и я не нахожу причин этого не делать.

В комнатке два метра на три метра темно и очень душно. Я почти ничего не вижу, но Адам, словно кошка в ночи, хорошо ориентируется здесь: находит свою сумку, достаёт оттуда лосины и протягивает их мне.

– Они не ношеные, совсем новые. – тихо говорит он. – Возьми себе.

– Спасибо, но…

– Это моей младшей сестры. Я искал, кому их подарить.

– Спасибо. – повторяю я, получая скромную, еле различимую в полумраке, ответную улыбку.

Адам выходит, я быстро переодеваюсь и тоже возвращаюсь в зал, где Симеона все-таки поймала Филиппа и теперь неестественно выворачивает его правую руку назад. Скулёж пойманного гармонично соседствует с победным смехом.

Я подстраиваюсь к Адаму, который разминается у станка, стараясь повторять все за ним. Его спина идеально прямая, движения четкие, но глаза закрыты, словно не желая растерянно бегать взглядом по залу, он принял решение не смотреть ни на что.

– Oh mon dieu, je suis enfin là!* Какая же на улице жара!

В зал влетела, нет, впорхнула, будто перышко, миниатюрная женщина лет сорока, одетая в маленькое платье серо-голубого цвета, как правый глаз Симеоны.

– Бонжур, Мадам! – хором поздоровались танцоры. Филипп уже выбрался из цепкой хватки и бездельно бродил по залу, разминая пострадавшее плечо.

– Ох, какая прекрасная леди! – Мадам говорила это мне. – Пылающие пряди! Ты будешь великолепной искусительницей!

– Искусительницей? – Лика так и не рассказала сути номера.

– Сейчас все-все тебе расскажу, только пройдемте на сцену. Адам, Филипп, а вы оставайтесь здесь и репетируйте свою часть. Сегодня я займусь исключительно девочками. И не халтурить! Это на вашей совести!

Не успели мы толком выйти из зала, как Мадам принялась бурно объяснять мне «гениальную», по ее словам, идею. Из быстрого речитатива с большой примесью французских выражений я поняла лишь малую часть, но и этого мне вполне хватило.

Наша четверка разбивалась на две пары: я с Филиппом и Симеона с Адамом. Под красивый юношеский голос, что поет о том, как внутри него идёт война ангелов и демонов, мы будем сражаться, взлетать вверх, падать вниз и в конце концов обретём мир, когда поймём истину: любовь не имеет расовых ограничений. Если кратко, то я должна переманить на свою сторону – строну падших – Адама, а Симеона, наоборот, вознести Филиппа к небесам.

Вначале Мадам учила меня пользоваться полотнами и делать основы, которые я освоила достаточно легко. Держаться на одних кистях оказалось труднее, чем я думала, но меня заверили, что справляюсь для первого раза я просто великолепно. Симеона за все время репетиции не произнесла ни слова и выглядела поразительно дружелюбной. По малейшей просьбе Мадам она повторяла для меня тот или иной элемент, раскладывала все на отдельные точки и страховала.

Если бы я не видела и не слышала танцовщицу до репетиции, то могла бы даже подумать, что нравлюсь ей.

Мы работали два с половиной часа, когда Мадам неожиданно спросила, могу ли я остаться подольше. И черт меня дернул за язык, но я согласилась. Дома делать нечего, а в тот момент я ещё не была сильно уставшей. Вот же дура.

К семи вечера мы разобрали полностью мою партию на полу и часть элементов на свисающих с потолка монстрах, в которых при чуть ускорившемся темпе я путалась, соскальзывала и падала на деревянные доски. В какой-то момент Мадам стало меня слишком жаль, и она пригласила парней, чтобы они не дали моей глупой голове встретиться с полом.