Актовый зал расположен на втором этаже. Я поднимаюсь по лестнице и понимаю, как чувствуют себя фрукты для компота, когда их оставляют на окошке высыхать. Для танцев мое состояние вряд ли подходит, но все же не прийти на первую репетицию я тоже не могу. У меня, в отличии от некоторых, ещё есть совесть!

Только преодолев все ступени, я вспоминаю, что до сих пор крепко держу в руке нераспечатанный конверт Тома. Мне хочется выкинуть письмо в ближайшую урну и не встретить его автора больше никогда в своей жизни, только мусорного ведра нигде не видно, а слабый укол интереса отдергивает руку в попытке порвать бумагу в клочья.

– Я либо дура, либо…, либо дура. – вслух отчитываю сама себя и отрываю специальный край конверта.

Бумага, на которой писал Том, слегка пожелтевшая и помятая на уголках – но тут уже моя вина. Почерк вполне разборчивый, пусть и не самый красивый.

«Здравствуй, Эмма. Наверное, у тебя много вопросов по типу: кто этот мальчик, как я тебя нашёл и зачем я вообще это все затеял… Заранее извини за это. Если ты придёшь, то я обязательно все тебе объясню! Я хочу просто извиниться. Пожалуйста, извини за тот случай в баре, мне искренне жаль за все произошедшее! Я не жду, что ты так просто меня простишь, я все понимаю… Но, умоляю тебя, позволь мне с тобой поговорить лично. Я просто хочу поговорить с глазу на глаз без посторонних. Я буду ждать.

Том

P.S. Прости…»

– Ждать? И где же ты ждал? Хотя, может, что-то произошло… Не похоже это письмо на шутку, уж слишком грамотно написано. – бурчу себе под нос и в то же время захожу в актовый зал – до репетиции одна минута, но никого нет.

Помещение, где проводят все массовые мероприятия, у нас огромное. Треть занимает сцена, на которой спокойно может танцевать целый класс, а все остальное – бесконечное море стульев, обитых чёрной искусственной кожей. Я сворачиваю влево и иду по прямой до самой стены, где из приоткрытой двери разминочного зала слышу голоса. В нашей школе очень сильный танцевальный ансамбль, ради которого директор даже выделила отдельную комнату для разминок, тренировок и репетиций.

Запихиваю письмо в рюкзак, стучусь и робко заглядываю внутрь. По периметру двух стен стоят хореографические станки, напротив окна – зеркала от пола до потолка. С глянцевой поверхности под ногами смотрит мое собственное отражение. Здесь намного прохладнее, чем во всей школе и пахнет как-то по-особенному: смесью лака для волос, дезодоранта и желания творить, пока не рухнешь без сил.

Голоса сразу же замолкают и на меня устремляются три пары глаз. Двоих из них я знаю: Адам, чью фотографию я постоянно наблюдала на стенде с гордостью школы ещё со времён начальных классов, у него светлые волосы, бледная кожа и очень тонкие губы, вечно искусанные, с мелкими рубцами; и Филипп – главная звезда моего класса, но «звезда» не в значении популярности среди женского пола или каких-то удивительных способностей, а скорее наоборот. Человека, который бы ни разу не слышал о Филиппе, в нашей школе невозможно найти. Неугомонный, вечно несущий какую-то несуразную чушь и встревающий во всевозможные неприятности – вот истинное обличие этого девятнадцатилетнего худощавого юноши.

Что касается девушки, сидящей в поперечном шпагате с телефоном в руках, я ее видела пару раз на праздничных концертах, но ни имени, ни из какого она класса не знаю. Кроме мелированного густого пучка на голове, меня очень сильно привлекли ее глаза. У девушки гетерохромия: правая радужка серо-голубая, а левая – серо-зелёная. Издалека это не разглядишь, но на расстоянии в пару метров, отделавшем нас друг от друга, аномалия не могла оставить равнодушным.