Да, я всё ещё числюсь ассистентом, и, кажется, все об этом забыли. А я не могу набраться смелости напомнить о себе. На редких и недолгих перекурах я с досадой говорю об этом кому-то из коллег, они сочувственно кивают головой, но я-то знаю, что до этого никому нет дела. Денег мне едва хватает, чтобы дожить от зарплаты до зарплаты, а к тому времени приходит пора платить за квартиру. В итоге я всегда остаюсь на бобах. У меня копятся долги и терпение. Падают самооценка и мотивация к какой-либо сверх активности, которой всё равно никто не оценит.

От мерцания монитора болят глаза.

Я не звоню Катрин. Я всё ещё помню наш разговор. Мне приходит сообщение от неё. Всего одно слово: «подумай». А я не хочу думать. Я устал думать. Я постоянно думаю. Но ничего, что дало бы результат я придумать не могу.

Я всё ещё без денег, я всё ещё без перспектив.

На следующий день я набираюсь мужества, и иду прямо в кабинет к Вейгу. Возможно, у меня всё-таки не хватает терпения, возможно, меня к этому толкает недавняя ссора с Катрин. Хотя я не назвал бы это ссорой – так, небольшая словесная перепалка с последующим чтением нотаций.

– Что у тебя там происходит, Рен? – говорит она. – Чего ты ждёшь?

– Я не знаю, – отмахиваюсь.

– Ты каждый раз говоришь, мне, что на неделе решишь свой вопрос. Каждые выходные ты ноешь, что у тебя опять не получилось.

Терпеть не могу, когда она говорит, что я ною.

– Ты просто идиот, – продолжает она, – такое ощущение, что ты не уважаешь себя.

– Успокойся, – огрызаюсь я, словно пятилетний ребёнок, – всему своё время.

– А сколько уже времени ты потерял?

Я молчу, смотрю в экран монитора. Какой-то невнятный фильм стоит на паузе.

– Год? Ты целый год работаешь и не знаешь, что ждёт тебя дальше. А если после всего тебя просто уволят? Ты не в суперкрутой компании работаешь, как я погляжу.

– Компания хорошая, – говорю я, – директор осёл.

– Это не оправдание, Рен, – Катрин говорит так спокойно, что это раздражает ещё сильней. Но в голосе я всё же слышу негодование, – осёл в этой ситуации ты, если до сих пор ничего не решил.

– Слушай, – злюсь я, – не лезь! Я сам со всем разберусь. В конце концов, это мои проблемы, и я как-нибудь без советчиков обойдусь. У меня не всегда хватает времени на разговоры с начальством, у начальства никогда нет времени на разговоры со мной.

– А ты так и собираешься там работать? В компании, в которой тебя не ценят? Или, может, ты плохо работаешь?

Я взрываюсь:

– Я нормально работаю! Я работаю хорошо. Не говори того, чего не знаешь, хорошо? А уходить сейчас в должности ассистента, чтоб на другой работе опять начинать с ассистента и ждать чего-то ещё непонятно сколько времени. Нет уж пока. Всё вот-вот должно измениться.

Она ещё что-то упоминает про суд, но для меня это звучит дико. Терять время и нервы на все эти тяжбы, в которых я ничего не смыслю. Я даже не знаю, с какой стороны к ним подойти. Я, наверное, неправильный гражданин своей страны, но я не знаю многого из того, на что имею право.

Скажите мне, что я дурак, и я охотно с вами соглашусь.

Я не хочу показаться Катрин совсем бесхребетным и говорю, что это будет последней мерой. Катрин заканчивает разговор, а в её глазах и в её молчании отчётливо читается простой вывод, что я обычный неудачник.

С тех пор я долго не хотел ничего менять, просто из принципа – не делать так, как мне говорят.

Джоан, помощница Вейга, вскакивает со своего места, когда я, минуя её стол, направляюсь прямиком к двери директора.

– Эй, – восклицает она, – тебе туда нельзя.

– Прости, Джоан, но мне очень надо, – говорю я и вскидываю ладонь как при присяге, что для неё на самом деле должно читаться как «сядь на место и заткнись». Я открываю дверь.