Когда дверь приоткрылась, и Евгения скользнула внутрь, он даже не удивился.

– Твоя очередь? – спросил он, убирая мокрые волосы назад.

– Нет, моя лень взяла верх над кофе, – призналась она, сбрасывая халат.

Вода шумела, пар поднимался к зеркалам, а их движения были в ритме музыки – неторопливые, чуть сонные, почти как «Blue Train» Колтрейна.

И если ночь была спором двух кинематографических вселенных, то утро оказалось чистым джазом.

– Согласись, завтракать дома – это скучно, – заявил Александр, застёгивая ремень безопасности в мустанге.

– Ты просто хочешь, чтобы Никос налил тебе утренний бокал ракы.

– Во-первых, он не наливает ракы по утрам.

– Но для тебя сделает исключение.

– Ну, возможно, – он усмехнулся и завёл двигатель.

Мустанг рыкнул, а затем загудел мягко и ритмично, словно вступление к «Moanin’" Арта Блейки. Они выехали на дорогу, и солнечный свет, отражаясь в пыльных лобовых стёклах, ослепил их на мгновение.

За окном Арпачбахшиш медленно просыпался: рыбаки вытаскивали сети, старики в кофейнях уже обсуждали новости, местные торговцы выносили подносы с пахлавой, пахнущей мёдом и орехами.

Евгения сидела, вытянув ноги, и с улыбкой наблюдала за пейзажем.

– А помнишь, как мы с тобой, совсем детьми, пробрались в заброшенный яблоневый сад?

– В Москве? Конечно.

– Ты тогда сказал, что это самое безумное, что ты делал в жизни.

– Тогда мне было пятнадцать.

– И я на тебя страшно обиделась.

– Почему?

– Потому что я мечтала, чтобы мы сбежали с какого-нибудь урока, уехали автостопом в Питер и ночевали на вокзале.

– Жень, да ты, оказывается, всегда была немного безумной.

– Ну, у меня был пример перед глазами.

Мустанг свернул с главной дороги на узкую грунтовку, ведущую к старым мандариновым садам.

– О, нет, – хихикнула Евгения. – Ты опять за своё.

– Конечно.

Он затормозил у покосившегося забора, перегнулся через пассажирское сиденье и открыл дверь.

– Женщина, ваше дело – быть на шухере.

– Ага, мистер криминал.

Они легко перелезли через низкую ограду и очутились в тени деревьев, усыпанных тяжёлыми золотыми плодами.

Александр сорвал один, потер его в ладонях, вдохнул терпкий запах.

– Чистейшая свобода.

Евгения взяла другой, быстро очистила и в шутку метнула дольку в мужа. Он поймал её ртом и театрально зажмурился.

– Вкус детства.

– Детства, в котором тебя не учили, что воровать плохо.

– Воровать мандарины из старого сада – это не преступление, а акт возвращения к корням.

Она засмеялась, прищурившись от солнца.

– Помнишь, когда мы с тобой сбежали с университета, чтобы поехать на концерт Deep Purple?

– Как я могу это забыть? Это был твой триумфальный момент – ты прорвалась к сцене и размахивала своей курткой, пока тебя не оттащил охранник.

– Ну, мне нужно было, чтобы Ян Гиллан заметил меня!

– Ты тогда поклялась, что не выйдешь замуж за человека, который не понимает красоты «Child in Time».

– Вот видишь? Я держу слово.

Он снова рассмеялся.

Звуки природы смешивались с далёкими нотами, которые доносились из машины – сейчас играла «Take Five» Дэйва Брубека. Мерный ритм идеально совпадал с их шагами, когда они возвращались к мустангу, с полной пригоршней мандаринов в руках.

Сев в машину, Александр кинул один на панель, а Евгения – на заднее сиденье.

– Ты думаешь, когда-нибудь мы поумнеем?

– Сомневаюсь.

Они тронулись, и солнечные блики заплясали по капоту.

Когда они подъехали к бару Никоса, лёгкость сменилась напряжением.

У входа стояли три машины жандармерии.

Александр медленно припарковался, убавил громкость музыки. Евгения нахмурилась. Жаркое солнце било в лобовое стекло, когда Александр и Евгения вышли из машины. Воздух был плотным, с лёгким ароматом кофе и морской соли, но что-то в нём ощущалось не так, как обычно.