– Ты шутишь?

– Нет, Женя, ты только представь: старый джаз-клуб, деревянные столики, прокуренный воздух… Мы садимся в уголке, Самед ставит пластинку, приносит нам по бокалу, и мы сидим, слушаем, а потом он рассказывает нам что-нибудь из своей бездонной памяти. Это же идеальный финал вечера.

Она закатила глаза и сделала большой глоток шампанского.

– Да-да, как в прошлый раз, когда ты выдал монолог о связи между текстами Моррисона и стихами Бодлера?

– А ты что, не согласна?

– Согласна, но мы тогда чуть не уснули за столом.

– Так значит, надо доехать быстрее.

Он потянулся к карману за ключами.

Евгения молниеносно метнулась вперёд, выхватила их первой и, не раздумывая, выкинула в окно. Такой трюк она проделывала уже не первый раз, её движения были вымерены до миллиметра.

Короткий звон! в темноте двора.

Александр замер.

– Женя…

– Александр, – передразнила она с хитрым прищуром.

Он закрыл глаза, глубоко вдохнул и, подняв палец, будто готовясь к серьёзной речи, сказал:

– Это было абсолютно безрассудно.

– Это было абсолютно правильно.

Он посмотрел на неё с укором, но без злости.

– Ты когда-нибудь дашь мне реализовать хотя бы одну глупую идею?

– Я твоя жена. Это моя прямая обязанность – защищать тебя от них.

Он вздохнул, потом усмехнулся и растёр лицо ладонями.

– Ладно, ты победила.

– Как всегда.

– Но если ключи завтра будут в земле, копаешь ты.

– По рукам.

Они встали, чувствуя усталость и тепло алкоголя в крови. Евгения легко, почти мечтательно, двинулась в сторону спальни, её мысли витали где-то между возможным продолжением ночи и тем, как хорошо ей сейчас.

Александр шёл следом, но в голове у него было другое.

Кровать. Только кровать. И как можно скорее.

Утро пришло, как всегда, неожиданно.

Сначала были звуки: щебет птиц, ленивый шум волн, приглушённые голоса соседей, заворачивающих в булочную за свежими симитами. Где-то внизу, в переулках, уже раскладывали овощи на прилавках, и даже несмотря на закрытые окна, тонкий аромат чёрного кофе из заведения Никоса пробирался в спальню.

Потом были лучи. Лёгкие, золотистые, как кисти импрессиониста, они пробрались через жалюзи, оставляя на полу тонкие полосы света. Одна медленно подползла к кровати, осветив тёмную прядь Евгении, раскинувшейся на подушке.

Александр чувствовал утро затылком – там, где пульсировала отголоском виски и шампанского лёгкая, но неприятная боль. Он знал, что откроет глаза, увидит солнечные блики на потолке, услышит дыхание жены и поймёт, что ему всё равно хорошо.

– Ммм… – протянула Евгения, не открывая глаз.

– Доброе утро, – пробормотал он, голос всё ещё хриплый от сна.

– Оно слишком яркое, – её рука нащупала его грудь и лениво пробежалась пальцами по коже.

– А ты что хотела? Мы же в Турции.

Она приоткрыла один глаз.

– Я хотела проснуться медленно, без головной боли и с кофе в руках.

– Твои желания слишком амбициозны.

Она тихо рассмеялась.

– Ладно, я делаю кофе, ты – душ.

– Давай наоборот.

– Нет. Если ты уйдёшь первым, ты опять включишь свою музыку, и это будет слишком громко для моего нынешнего состояния.

Александр криво усмехнулся, но не возразил.

Евгения с трудом вылезла из-под тёплого покрывала, лениво натянула на себя шёлковый халат и, зевая, отправилась на кухню.

Александр остался лежать ещё минуту, прислушиваясь. Музыка. Где-то за окном кто-то включил радио. Протяжный саксофон лениво плыл в воздухе. «Summertime» в исполнении Дженис Джоплин.

– Ну здравствуй, символизм, – пробормотал он и, со стоном поднимаясь, направился в ванную.

Вода стекала по коже тёплыми, расслабляющими струями. Ему вспомнились джазовые стандарты, которые звучали в ночных клубах Нью-Йорка – пропитанные дымом, виски и чем-то неуловимо томным. Джаз всегда был о близости, о медленности, о моменте, который тянется бесконечно.