Александр кивнул.

– А если честно?

– Если честно, – вздохнула Евгения, – это пугает. Наш район – почти рай, но если кто-то сбежит с той стройки…

Она не договорила. Музыка продолжала играть, но что-то в воздухе изменилось. Будто легчайшая напряжённость, невидимая, но ощутимая.

– Давай ещё шампанского, – сказал Александр.

Евгения молча взяла бутылку и разлила.

– Ты действительно думаешь, что всё так серьёзно?

– Думаю, что всё может стать серьёзным в любую секунду.

Музыка заполнила паузу. Странные дни. Время, когда никто не знает, что случится завтра.

Где-то далеко завыла собака.

– И всё-таки, – Александр покачал в бокале остатки виски, но вновь выпил шампанского, демонстрируя смягчение темы – ты слишком драматизируешь.

Евгения лениво откинулась в кресле, её рука лежала на подлокотнике, а пальцы слегка касались бокала с шампанским. Она была в этом состоянии приятной расслабленности, когда темы плавно перетекают одна в другую, а лёгкое опьянение делает разговоры о тревожных вещах менее тяжёлыми.

– Возможно, но меня это беспокоит. Не люблю, когда что-то идеальное начинает рушиться.

– Женя, ты же знаешь, ничто не идеально. Даже этот наш крошечный рай.

– Особенно он, – пробормотала она и сделала глоток.

Винил продолжал крутиться, мягко потрескивая. «Strange Days» уже подходила к концу, и Александр, не вставая, лениво вытянул руку к стопке пластинок, наощупь вытащил одну и поменял её. Раздались первые аккорды «Blue in Green» Майлза Дэвиса.

– Ммм… так ты решил, что после мистического рока должна идти джазовая меланхолия? – улыбнулась Евгения.

– А что ещё подходит под вино, холодный ветер и разговоры о страхах?

– Кино, – ответила она.

– Опять начнём спорить?

– Не спорить, а пытаться доказать, что Альмодовар сильнее Джармуша.

Александр громко фыркнул.

– Женя, серьёзно?

– Абсолютно.

Она поставила бокал на стол и подалась вперёд.

– Окей, скажи мне, какая сцена у Джармуша самая мощная?

– Любая из «Мертвеца».

– Назови одну.

– Когда Уильям Блейк находит себя между жизнью и смертью, когда его ранят и он понимает, что больше не принадлежит этому миру.

– Ага, то есть ты за холодную поэтичность?

– А что, у Альмодовара лучше?

– Конечно.

Она сделала театральную паузу.

– Например?

– Например, сцена из «Поговори с ней», когда герой сидит у кровати коматозной женщины, говорит с ней, верит, что она его слышит, что между ними есть связь.

Александр приподнял бровь.

– Да, но он её любит.

– А Блейк любит смерть, – ухмыльнулась Евгения.

– Это метафора.

– Как и мой пример.

Он закатил глаза.

– Окей, тогда давай по-другому. Какой фильм Альмодовара сильнее «Кофе и сигарет»?

– О, ну тут легко – «Всё о моей матери».

– Ты сравниваешь два разных жанра.

– Я сравниваю две разные философии.

Она взяла свой бокал и покачала шампанское, наблюдая, как пузырьки медленно поднимаются вверх.

– Джармуш – это интеллектуальный минимализм. Разговоры без надрыва, где суть не в словах, а в паузах между ними.

– А Альмодовар?

– Это страсть, чувственность, взрыв. У него всё кричащее, яркое, даже когда он говорит о смерти.

Александр задумался, вытащил трубку и закурил.

– То есть тебе ближе испанская драма, а мне – американский артхаус?

– Мы с тобой это давно выяснили.

– Но ты всё равно будешь доказывать, что Альмодовар сильнее?

– Конечно.

Они рассмеялись.

Музыка наполняла дом, виски согревал кровь, и мир за стенами их дома на какое-то время перестал существовать.

Александр, покачнувшись, допил остатки виски и с воодушевлением хлопнул ладонью по столу.

– Поехали в Ташуджу.

Евгения уже видела этот взгляд – вдохновленный, слегка расфокусированный, но полный желания сорваться с места. Он всегда так делал, когда алкоголь подмешивался к его любви к ночным прогулкам и джазу.