- Ну, значит, что-то на его основе, аналоги, - не сдавалась я, - и я же не выступаю? Я спасибо говорю.
- Все по схеме, как положено... А поговорить с Виктором все равно придется, так что потихоньку привыкай к мысли.
- Ага! – огрызнулась я.
- Вот - кипит еще в тебе… бром, хоть и медленнее уже. Потихоньку настраивайся на спокойный диалог. Ты умная девочка.
- А что – на это похоже, Паш? – вырвалось тоскливо.
Опустив глаза, разгладила свободной рукой складочки на пододеяльнике. Какие разговоры? С кем и о чем? Вообще без вариантов.
А болячка… она дала о себе знать лет в двадцать семь… или восемь, еще когда мы служили на Белом море. Голова иногда болела просто зверски, и в какой-то раз я поплелась в санчасть – дома все анальгетики подъела. Доктор Иванков сразу же начертил мне таблицу и велел в течении недели заполнять ее значениями АД. На этом основании и поставил мне гипертонию.
Он вообще был человек с юмором. Например, в ответ на бесчисленные жалобы мальчиков из сибирской глубинки и восточных окраин, которые, как правило, офигевали от непривычного для них внимания медиков, и начинали немилосердно злоупотреблять им, доктор назначал лечение. А именно – разламывал надвое таблетку глюконата кальция и вручал ее со словами – это тебе от головы, а это от живота.
Благодаря таким анекдотам, доверие к нему, как к эскулапу, было, мягко говоря… неполным. И напрасно. Диагноз был поставлен верно. С таким живут до глубокой старости, вот только нужно было дисциплинированно сидеть на этих самых препаратах, а не игнорировать предписания доктора. Стоило резко поменяться погоде, или же понервничать и головная боль исправно сигнализировала о поднимающемся давлении. Тогда я, конечно же, вынужденно пила и обезболивающее, и понижающее. А нужно было регулярно и по схеме… Когда, наконец, собралась жаловаться Паше, время уже ушло. Да что теперь об этом?
А еще приморский климат... Он всегда (стороны света при этом не имеют принципиального значения) – дерьмо по определению. Сырость, вечные ветра, а здесь еще и зима большую половину года, когда тоска по солнцу почти невыносима, а вторая половина – когда это солнце уже почти ненавидишь. Хотя человек такая тварь - привыкает почти ко всему, и я тоже привыкла. Тянула бы и тянула дальше...
- Когда Усольцев выходит в море?
- На днях? Мне не докладывают. Грузятся будто…
- Надолго?
- Без понятия, Зоя, - пожал плечами Паша, - не меньше недели – сама знаешь.
- Ладно… мне хватит. Не пускай его сюда, - попросила я.
- Не пускаю, как видишь. Но на посту каждый день свежий букет, ординаторская - в розах, медсестры жиреют на конфетах, врачи на тортах.
- Гусар, блин… лошадь еще, чтобы шампанским ее… - пробормотала я, - а тебе коньяк?
- Хмельные лошади остались в Витькиной бурной молодости, - ощутимо расслабившись, хмыкнул доктор: - А коньяк я не заслужил, Зой. Санька его от меня оттаскивала в тот день – рвался морду бить… что выгнал и не пускаю. Ну, это все нервы, я понимаю. Помиримся.
- Спасибо, Паш. То есть… ты держишь меня здесь потому, что я об этом прошу?
- Нет, собираю анамнез. Ну и во избежание повторного стресса, само собой. Я же говорю – вам нужно время.
- Мне – нет, - упиралась я новоприобретенным украшением.
- Я перевел эту Сысоеву в Мурманск, попросил пристроить в урологическое отделение. Самое то место для жаждущей соития девы.
- Зачем, Паш? Что это меняет? – психовала я.
- Солнце… - ласково и ехидно протянул наш с Виктором лучший друг и начальник госпитальной терапии, - когда они только приходят сюда – все такие юные и свежие и совершенно же понятно... Ясно, что «на ловлю счастья и чинов» и это жизнь, она идет. Вот только я сразу предупреждаю, что б…а не потерплю, а на рабочем месте – тем паче. Отношения с женатыми для моих подчиненных – табу. В масштабах своего отделения я вполне могу противостоять этому… явлению.